Фаина Гримберг - Гром победы

Озаботившись ещё в России началом сыновнего учения, Пётр, конечно, не мог самолично за этим учением наблюдать. Возможно, он и не в полной мере сознавал, что рассчитывать на сыновнее прилежание к наукам нечего! Но отчего мог не сознавать? Пожалуй, оттого, что первенствовали для Петра дела государственные, Он, возможно, и упрямства Алексеева не понимал. Когда на одной чаше весов — вздорная баба Евдокия, а на другой — дела государства, державы!.. Да разве не мелочно тут, не мелко вести речь о выборе! Сам Пётр предпочёл бы державу всем своим детям и всем матерям своим, будь их у него хоть три, хоть семь... Но Алексей, натура мелкая, дюжинная, так не рассуждал. В нём и вправду интересно было упрямство. Упрямо желая лишь одного — не чувствовать себя униженным, он готов был действовать как угодно, и даже и во вред себе. Впрочем, отца он боялся и терять окончательно свои права никак не хотел, оттого и действия его были все какие-то половинчатые, этакие недоделанные...

Всё же Пётр не полагался на сына и оттого предполагал женить его рано, как женили и самого Петра. Тогда возможно было бы воспитывать внуков уже по своему усмотрению и передать кому-либо из этих вероятных внуков престол...

Пётр не отторг сына окончательно от сосланной в монастырь матери. И в силу обстоятельств юноша был привержен именно материнскому воспитанию. По глубинным убеждениям своим он вышел даже и не таким умеренным реформатором, какими были на троне его дед Алексей Михайлович, дядя Фёдор Алексеевич и тётка Софья Алексеевна. Нет, наследник Петра мог скорее напоминать своего прадеда, первого Романова, Михаила Фёдоровича, и даже и не его самого, а отца его, в монашестве — Филарета, изгонявшего и самую тень перемен, явившихся с неведомым Дмитрием, который называл себя сыном Грозного.

И вот с таким-то сыном Пётр положил возродить старинную русскую традицию династических браков, резко порвав с обычаем византийским смотрин, некогда введённым Зоей Палеолог.

Однако трагикомизм ситуации заключался в том, что миновало-то почти пятьсот лет. И люди уже привыкли полагать введённый некогда обычай своим, исконным, а возрождение исконного воспринимали, напротив, как нарушение стародавних нравов.

Между тем Петру представилось для наследника несколько выгодных партий, из которых наиболее, пожалуй, реальной представлялась принцесса София-Шарлотта Бланкенбургская-Вольфенбюттельская. Родные девицы не проявили несогласия. Однако в августе года 1710 дед будущей невесты, герцог Антон-Ульрих, писал посланнику Урбиху:

«Царевич очень встревожен свиданием, которое вы имели в Эйзенхе с Шлейницем, думая, что вы, конечно, определили условия супружества, по указу царского величества. Причина тревоги та, что народ русский никак не хочет этого супружества, видя, что не будет более входить в кровный союз с своим государем. Люди, имеющие влияние у принца, употребляют религиозные внушения, чтоб заставить его порвать дело или, по крайней мере, не допускать до заключения брака, протягивая время. Они поддерживают в принце сильное отвращение ко всем нововведениям и внушают ему ненависть к иностранцам, которые, по их мнению, хотят овладеть его величеством посредством этого брака. Принц начинает ласково обходиться с госпожою Фюрстенберг и с принцессою Вейссенфельд, не с тем, чтобы вступить с ними в обязательство, но только делая вид для царя, отца своего, и употребляя последний способ к отсрочке. Он просит у отца позволения посмотреть ещё других принцесс в надежде, что между тем представится случай уехать в Москву, и тогда он уговорит царя, чтоб позволил ему взять жену из своего народа. Сильно ненавидят вас. Думают, что выбор московской государыни дело такой важности, что его нельзя поручить иностранцу...»

И дед и мать невесты всячески старались о её браке с наследником российского престола. Кажется, они уже отлично понимали, что Русское государство будет силой, на которую можно будет опереться, которой возможно будет прикрыться, у которой возможно будет и помощи попросить. И России, в сущности, был к выгоде этот союз с одним из немецких герцогских домов, даже более, нежели союз с королевскими семействами хотя бы той же Франции или же Англии; эти могли принимать условия, поставленные при заключении брака, и в случае чего легче было бы потребовать от них исполнения союзнических обязательств...

Дело было за малым. За решением жениха и невесты. Впрочем, девушка, кажется, понимала уже со слов родных все выгоды подобного союза. И — лично для неё — представлялась возможность в каком-то будущем сделаться если и не царицей русской, то уж во всяком случае — матерью русского царя!.. Царевич Алексей также понимал, что отклонить властного отца от принятого решения нет возможности. Он отправляет тайное послание в Москву, своему духовнику Якову Игнатьеву.