Никита Божин - Петроград

Едва пронеслась весть о Корнилове и его ультиматуме, как в городе пошли ответные реакции, о которых сам Корнилов не знал и не догадывался. Оставаясь в Могилеве, в столице против его фигур развернули сильную кампанию, обличая его как преступника и противника не просто революции, но самого народа, его выбора, его будущего. По всему городу прошли многочисленные митинги солдат, рабочих, что стояли за революцию и готовы стоять за нее насмерть. Петроградский гарнизон не остался в стороне и, представляя собой значительную силу, мог служить опорой защитникам революции. Город вновь пошатнулся, но не от кровопролития и бойни, а от шагов и голосов людей, что готовы стоять и защищать то дело, ради которого они уже положили жизни и силы. Никакой человек не поднялся бы просто так против смертельной угрозы, если бы ему просто сказали, что так нужно, ведь это не война, не оборона земли от врагов, а защита других, но не менее значимых достижений и интересов. Город содрогался от силы тех людей, что будут защищать настоящее и будущее. Кто иной бы усомнился в искренности их, усомнился бы в значимости революции для народа и не верил, что дальше что-то возможно, в сейчас должен поверить, что ничего теперь не происходит просто так. И люди эти не безумны и не глупы, а им просто есть, во что верить и ради чего продолжать борьбу, даже против своего народа.

В то время предчувствие подсказывало Нечаеву начало войны. Очень скоро он стал опасаться этого, и не верил в легкий исход, не верил, что войска просто так войдут, и все плохое на этом закончится. Нечаев пытался осмыслить происходящее, взвесить все и понять, к чему это все приведет. Он все еще надеялся, что этот кошмар закончиться сам по себе. Вечером он опять много говорил с Ольхиным, обсуждали перспективы развития событий, толковали про текущую обстановку и все не могли прийти к единому мнению, какого ждать исхода. Вечерами на улицах тихо, как и последние дни, разве что некоторые разгоряченные люди под впечатлением от дня празднования годовщины где-то поднимали шум да что-то ломали, но в целом все протекало примерно. В ту ночь он первый раз задумался о том, что же заставляет людей стоять за революцию, что движет ими? Той ночью с ним случилось первое откровение, что, должно быть, все не просто так, не могут тысячи людей так заблуждаться и как безумные следовать за кем-то без собственных решений. Так просто к этому измышлению прийти, стоит лишь перестать всех мерить собственным восприятием.

В течение следующих двух дней в городе не выпадало возможности отметить особенной или непривычной активности. Нечаев шел по улице и слушал, смотрел, пытаясь увидеть тревогу, услышать крики или признаки паники, но ничего подобного не происходило. Да вот только видел, как на ходу из трамвая выкинули пассажира. Удивительно, так плотно набитый трамвай, а человека прямо с размаху бросили. Поспорили, знать, о чем-то, может и Корнилове.

Но это лишь на поверхности, лишь с самого краю, как бы взгляд издали. Хоть и ходишь по центру, но многие значимые дела творятся далеко не на глазах бывшей интеллигенции. Так и осталась в стороне от глаз Нечаева иная картина. Пока он думал о революции, ее сторонниках и возможных защитниках, о Корнилове и связанных с тем вещах, город готовился к обороне. Алексей Сергеевич не видел поднятых на мобилизацию солдат, не видел очередей, что три дня стояли, чтобы получить в руки оружие для обороны города. Гремели цеха заводов, поднимался дым, жар, трудись рабочие, превозмогая себя. В этом грохоте, стуке, стоне «ковались» новые единицы оружия. Путиловский завод, Сестрорецкий оружейный, старались изо всех сил. Новые винтовки выходили и сразу, без пробы, шли в руки необученных бойцов, вчерашних рабочих, горожан и местами даже преступников. Кого-то из таких защитников обучали на ходу, кого и вовсе бегом. Но подавляющая часть из них имела смутное представление об оружии. И все же, с радостью получив заветное ружье, никто уже не готов с ним расстаться, даже когда угроза исчезнет, а к этому непременно каждый стремится.

Одним из тех августовских вечеров, несколько запоздало домой возвращался Федор Полеев. Он опять ходил на встречу скромного литературного общества, где собиралась некая юная интеллигенция, или желающие такой именоваться. Они не придерживались выраженных политических взглядов, но любили вести длительные беседы о текущем моменте. Жена Федора Федоровича участие мужа в этом обществе не поддерживала, критикуя его за легкомыслие в переломный период, хоть и сама выказывая любовь к искусству, она считала, что сейчас не время для стихов. Хотя о войне и крови, боли и страдании много написано, а как воспеты французские революции, все, что вызвало опьянение от ощущения участия у самого Полеева, то тревожило жену, которая давно помышляла, что здесь небезопасно, а увлечение мужа литературными вечерами может вызвать неоднозначное восприятие в условиях нестабильного общества. Еще чего – объявят их противниками революции, и всех убьют. Но как бы то ни было, раз или два (что бывало редко) в неделю, Полеев посещал свое тайное общество, как он сам его величал. Там он набирался мнений и восприятий, через преломления философских, исторических, нравственных, литературных и художественных форм на происходящее. Люди собирались как отстраненные, так и отвлеченные и возвышенные над всем происходящим. Они много говорили, читали и выступали друг перед другом, а потом, поздно вечером, расходились и исчезали по улицам, каждый уходя в свою комнату или даже угол. Люди здесь и побогаче и победнее, всего четырнадцать человек, объединенных схожими идеями и мировоззрением. И пока Федора Полеева спасало приятное ощущение причастности к обществу, жена его тосковала в одиночестве и тревоге за мужа, к тому же могло случиться что угодно и здесь, в их доме на Садовой улице. Лихое время.