Людмила Прошак - Северный волк. Историческая повесть

– Время опережает меня, и я ориентируюсь на него.

Ему чисто физически не хватало двадцати четырех часов в сутки. Спрессованный график встреч едва ли не каждый раз давал погрешность в сорок минут:

– Программа составлена на компьютере, а встречаемся с людьми. Когда человек говорит, повернуться спиной невозможно. Мы не святые. Нас есть за что критиковать. Вдруг от Василия Васильевича правды жизни будет больше, чем от всего правительственного заседания? И такое бывает!

Из отрывочных фраз, как из мозаики, вырисовывалась интересная картина его взаимоотношений со временем:

– Чем больше человек думает, тем меньше он спит.

Начинающим инженером он «работал на шахте двадцать четыре часа в сутки, а потом еще на зоне преподавал алгебру и геометрию». Первым секретарем горкома «вкалывал двести суток в командировках и тридцать шесть часов в сутки». Ныне, главой республики, за шуткой стал скрывать торопливость:

– Увеличить бы астрономические сутки до сорока восьми часов, тогда бы точно все можно было бы успеть. Время сейчас бурно течет – измеряется не десятилетиями, а месяцами…

Мне, стоявшей за спиной героя, напротив, казалось, что прошли ни дни, ни недели, а столетия. Я не могла отделаться от ощущения, что держу Время в пригоршнях. Оно утекает, сочится сквозь пальцы, расходится кругами в бездонном колодце Памяти.

…Герой опять уходил без меня в тайгу. Возвращался. Молчал. Вдруг – взгляд со знакомым уже прищуром, как будто на мушку берет:

– Человек нуждается в красоте и правде. Это все равно, как в охотничьей избушке, где два десятка мужиков вповалку спят, кто-то дверь на рассвете открыл навстречу таежному воздуху…

Так-так… Это зачем же он ходит в тайгу? А Стефанов тем временем продолжал. И взгляд уже был опять тем самым, как сквозь оконную раму:

– Негазетная правда сегодня не интересна, – сказал он, сильно налегая на слово «негазетная». – Не так уж много тех, кто имеет охоту узнать прошлое или еще более рискованное желание – постичь будущее.

И косой взгляд в мою сторону: проверяет, пишу или нет?

– История – удивительнейшее путешествие по жизни! Выдумываются лишь истории, а настоящая История создается. И ее нельзя не переделать, не переписать, ее можно только продолжить. Трагедия всей нашей эпохи в том, что мы не хотим воспринимать свою историю такой, какая она есть…

Я слушала, строчила в блокноте, а сама про себя думала: «Почему он сейчас об этом? Вроде бы как не по теме… Неужели снизошел до того, чтобы со мной поговорить?» Поднимаю голову от блокнота: ну да, размечталась, герой совсем в другую сторону смотрит и вид у него такой, словно вообще меня не видит и не подозревает, что я на свете есть. Нет, повернулся-таки в мою сторону.

– Самый опасный для историка труд – хроника современной истории, – произносит он, глядя на меня с ненавистью. – Ложь, что все развивается по спирали, каждый виток повторяет предыдущий на более высоком уровне. Глупость! Время движется по кругу. Что будет, то уже было. И не время уходит – уходят люди, живая человеческая мысль.

…В день освящения заполярного храма свирепствовал мороз, скрипел под ногами промерзший до синевы снег. Ударил язык колокола и будто бы расколол намерзший на небесном своде лед. Просыпался он вниз, на землю, миллионами игольчатых белых снежинок. Теснится в новом храме заполярный люд, греет дыханием стылые стены. И Стефанов – без шапки, с седой, словно заснеженной, головой – говорит, проглатывая комок. О том, что построили с благословения патриарха первый храм на этой святой земле. О том, что теперь люди могут поставить свечи памяти и покаяния. О том, что родине ГУЛАГа, может быть, больше других необходимо, чтобы именно здесь прозвучали колокола согласия и примирения, колокола веры. О том, что православная церковь всегда выполняла миссию миротворчества, собирательства России…

Конечно, я знаю, мне и сейчас нужно стоять за спиной моего героя и строчить в блокнот. Я знаю, но не могу… Не сейчас… Вчера поздно вечером, ближе к полуночи, мы вернулись из очередной поездки, я позвонила домой и узнала, что у меня умер отец. Похороны завтра, то есть сегодня, в час дня. Я не успевала… Батя, батяня, забайкальский казак, морская душа… Мы так редко виделись с ним, но он всегда умел оставаться для меня отцом. Он любил Север и Флот. Наверно, он был бы счастлив, если бы узнал, что заупокойную службу по нему отслужили в заполярном храме… Подошла настоятельница женского монастыря (кто-то ей сказал) и пообещала все сделать, как надо.