Людмила Прошак - Северный волк. Историческая повесть

«Если в республике что-то происходит – в ответе я…» Тогда Стефанов не говорил этих слов. Это по другому поводу и при других обстоятельствах. А тогда он просто тихо ушел, огибая заросли. Вот здесь мы с ним и столкнулись. Я-то все время у него за спиной была, а тут – лицом к лицу. Близко так. Мы застали друг друга врасплох. В его глазах стояли слезы. Ну и у меня тоже. Глянули друг на друга и отпрянули.

В столицу республики вернулись, а мои «доминошники» всю деятельность сворачивают. Из-за денег – мало! Ну а мне, после того, каким я героя нечаянно увидела, как уехать? Я осталась и простояла за его спиной целую вечность. Промелькнуло краткое северное лето. Обрушилась и прошла золотисто-синяя осень. Легла белоснежная зима. Мне нужно было уезжать навсегда. А я продолжала стоять. Почему? Что я еще надеялась увидеть и понять?

Стефанов прилетал вечерним рейсом из Москвы, чтобы утром, сменив самолет на вертолет или джип, мчаться дальше. Мелькали, как в калейдоскопе, города, поселки, села. Сменяли, набегая, перехлестывая друг друга, волны любви, ярости, отчаяния, требовательности. Стефанов с его неприкрытой неприязнью к трибуне, президиуму, микрофону – ему, по-моему, вообще наплевать, как он выглядит – разруливал проблемы. Они, наслаиваясь, громоздились, как льдины в заторе: отрасли, инвестиции, финансовые потоки, программы выживания и развития… Я никак не могла понять, как у него укладывается в голове все то, что никак не хочет вмещаться у меня в блокноте. Он говорил на равных (не свысока – на это много ума не надо!), а именно на равных с геологами, лесниками, буровиками, шахтерами, учеными, санитарками, летчиками, генеральными директорами. «С Главы республики спрос за все – от ГРЭС до ночных горшков…» Это он сам так решил, взвалив на себя груз ответственности и вины.

Шахтеры, спускавшиеся в ночную лаву, яростно требовали вернуть долги по зарплате:

– Вы приехали, потому что мы вам нужны, а потом уедете – что, нам к плакату обращаться, который вон там висит!?

– Да сорви ты его! – рубил рукой воздух Стефанов.

– Федор Тимофеевич, – успокаивало его окружение, – это же шахтеры…

– Да они же правы, хотя и горло дерут. Что ж я, как чурка бесчувственная, стоять буду!

А на следующий день вертолет, подгоняемый ветром, летел к нефтяникам, которых тоже уже начинало лихорадить. Но здесь Стефанов купался в океане любви (ведь их город строил и он!). Глотая подступивший к горлу комок, хмуро ронял:

– Все равно я вас люблю больше, чем вы меня.

Я видела его среди сильных мира сего. Герой вел себя с ними, как равный, привычно и просто, не шакаля и не лизоблюдствуя. На многолюдном совещании член Российского правительства путался в словах. Герой поспешал ему на помощь, терпеливо подсказывая:

– Владимир Степанович хотел сказать, что…

Тот имел вид барина, откушивающего взбитые сливки, а у Стефанова было серое от усталости лицо, обветренные, в кровь истрескавшиеся губы. Оба – ровесники…

В правительственном самолете Стефанов незаметно для самого себя задремал, сидя напротив вице-премьера. Тот по-восточному невозмутимо философствовал, глядя на спящего:

– Я родился на высоте двух тысяч метров и отлично знаю, что когда человек поднимается в гору, подъем рано или поздно кончается, надо быть готовым к спуску, – и кивок в сторону спящего. – Он всегда берет на себя больше положенного, сохраняя при этом мужскую позицию. Дай Стефанову чуть шире пространство, как бы он развернулся! Орел в полете не спит, а волк, готовясь к схватке, во сне копит силы…

Банкир самого крупного частного банка Франции, в глубине души не переставая удивляться происходящему, обменивался со Стефановым верительными грамотами:

– Не требуя гарантий от Правительства России, я счастлив серьезной возможностью предоставить валютный кредит напрямую. Прогрессивный руководитель – лучшая гарантия. По пальцам можно пересчитать регионы, где возможны такие инвестиции.

Стефанов прищурился, как прицелился:

– Европа еще не подозревает, что она начинается с Коми…

Я видела его среди детей. Стефанов и с ними вел себя, как равный, без напускного панибратства и фальшивого сюсюканья. В министерстве образования его за глаза и в глаза называли: «Главный инспектор просвещения», в Минздраве – «Главный врач». Лесть была правдой.

Да, он приезжал в детский дом, читал плакат «У нас ходят только в тапочках!», снимал ботинки и шел в носках. Да, он заходил в плохо протопленный класс, видел налегке одетых первоклашек и мчался прямиком к окну закрывать форточку. Это была привычка, выработанная частыми посещениями детских садиков, яслей, лицеев, интернатов, школ. Он скрывал нежность под напускной иронией: