Леонид Мончинский: Прощёное воскресенье

Теперь еще раз о таланте Мончинского как прозаика. Это тот самый случай, когда говорят «дар Божий», а Бог не раздает своих даров понапрасну. Если бы Россия кончалась, вряд ли в ней мог появиться писатель такого уровня.

Однако мне пора и честь знать. Не стану задерживать далее читателя своими рассуждениями — он получит гораздо большее удовольствие от чтения самого «Прощеного воскресенья».

Виктор ТРОСТНИКОВ

Федор Степанович Егоров лежал на ленивце у остывающего бока печи, мучительно переживая тяжкое похмелье. Лежать было неудобно, жестко, но шевелиться вовсе не хотелось, хотя кулак замлел под головой до полной бесчувственности: укуси — не больно.

«Умереть бы, — думал в вялом отчаянье Федор Степанович. — Затаиться, да отвязаться от такой жизни, будь она трижды неладна! Разве это жизнь?!» Он потянул из-под головы замлевший кулак, ойкнул и замер от охватившей измученное тело слабости.

Потом во дворе противно скрипнула калитка. Кто-то громко чихнул, неторопливо прошагал по мерзлой лежневке к крыльцу. «Еще одна напасть, — обиделся Егоров, — хороший человек в таку в рань не припрется…»

Гость вошёл по-свойски свободно, стащил с головы папаху и стряхнул под ноги налипший на овчину снег. После сказал:

— Пошто худых собак держишь, хозяин? Лежат себе, нос — под хвост. Голоса не подали.

Ни тебе — здрасти, ни — поклона обыкновенного, будто домой пожаловал. При всей своей немочи терпеть такое Федор Степанович не стал. Встрепенулся, осторожно присел и, переждав, пока в голове успокоится кружение, осторожно возразил:

— Вы ж не зверь, что вас лаять?

— Зря серчашь, Степаныч, — опять тряхнул папаху гость. — Собака такой порядок знать должна — чужих не пущать. Зачем ей иначе собакою родиться?! Понимаешь шутку-то?

Но Федору Степановичу было не до шуток. Он сказал:

— Во-первых, цепняков держать охотнику резону нет, и поучать меня в етим деле — излишний труд. Во-вторых, и это само важное, давече другой разговор шел, как будто вы, Родион Николаич, не чужой нам человек, почти сродственник. Запамятовали, али как понимать?

Родион начал было отвечать, но слов его не слышно: першит в горле. Тогда он прокашлялся и ответил:

— За вчерашний разговор в неполной нашей трезвости можешь спокойным быть, Степан Федорович. Извиняемся, Федор Степаныч. Красные командиры словом не сорят: сказал — женюсь, значит, так оно и будет. Однако и у нас свой принцип есть…

Он причмокнул по-детски пухловатыми губами и со всей серьезностью послушал плаксивое урчание в животе хозяина дома.

— Попуститься им никак не смеем, ибо поставлены на защиту революции. Нельзя ведь никак все разом творить. Это у вас, Степаныч, акромя тайги другой заботушки нету. У меня — за каждой кедриной контра хоронится. Следить надо, изничтожать, а возможностям где взяться?! Большую войну ведем, понимать надо…

— Не — строптиво возвысил тон Федор Степань! — Стукнув худеньким кулачком по ленивцу. — Брюхо смастерить возможностей нашли. В церковь сходить за благословением Божьим гордость не позволят. Хорошо ли это?

Родион помолчал, пошвыркал носом и решительно шагнул от порога на середину избы. Невидимая вода в кадке маслянисто шевельнулась, покачалась малость да успокоилась. Он начал говорить тем же простуженным голосом, который принес с мороза, но былого благодушия в нем уже нет. Голос затвердел, натянулся:

— Я вам вчера толковать взопрел — в церковь мы не пойдем! Она — обман, помутнение темного рассудка. Нешто сами не понимаете?! Объяснять надо?

— Уймися, Родион Николаевич! Беду накличешь, — Федор Степаныч провел дрожащей рукой по липкому рту. — Язык, что ботало — не свое мелет. Господь запомнит.