Людмила Прошак - И посетителя посетила смерть. Книга I. Тайная грамота

Я сделал перед самим собой вид, будто не придал значения этим его словам. На самом же деле все внутри меня умерло, таким тоном он это произнес. В его словах не чувствовалось ни страха, ни боли, ни тревоги. Ничего! Наверное, это было дыхание смерти, её безмолвный и скорбный вздох.

Было время, когда я заблуждался, думая, что знаю Стефана Храпа как никто другой. По монастырскому правилу, вступивший в обитель новый инок вверялся старцу, который старался воспитать в послушнике смиренномудрие, ибо умерщвление воли есть источник всех добродетелей. Стефан был препоручен мне, как книжник книжнику.

С необычайным тщанием принялся я составлять монашескую азбуку моего подопечного: после Псалтыри, Евангелия с Апостолом я отложил превосходные писания Святого Саввы Дорофея, потом Святого Иоанна Лествичника.. Когда собрание пергаментных манускриптов, выложенных на отдельный стол, угрожающе накренилось, я решил, что для начала довольно.

Итак, читай, инок, желающий спастись, читай книги святых отцов, и понуждай себя на делание того, что они пишут, ибо чтение – источник чистой молитвы. И Стефан Храп читал, как никто другой, со всепоглощающей участливостью. Но если я и был удовлетворен своим учеником, то собой как наставником я довольствоваться не мог. Разве можно научить побеждать свои желания, принуждая читать инока, для которого это занятие – высшее наслаждение? Надо было приказать ему делать нечто, к чему он не испытывает расположения. Возможно, надлежит обязать его переписывать священные книги? Не приступить ли к самому трудоемкому – к учительному Евангелию, сопровождавшемуся толкованием византийских экзегетов? Три дня кряду я с удовольствием зрел согбенную спину моего подопечного, он поднимал голову лишь затем, чтобы долить чернильницу. На четвертый день я вдруг заметил, что манускрипт, с которого он списывал, отодвинут в сторону, а на его месте лежит раскрытая книга.

Предчувствуя неладное, я подошел, чтобы убедиться: он сверялся с Новым заветом, подаренным затвору афонскими монахами, и, стало быть, написанным по-гречески! Я задохнулся от возмущения и ужаса, но все же постарался выглядеть рассудительным: «Чем ты занят?» Он не испугался и не смутился, хотя и был застигнут врасплох: «Вникаю..» – «А древлерусский список Библии для тебя не самодостоверен и не богодухновенен?! А тебе известно, что Господь оберегает паству от мудрствования? Ибо сказано: «вы взяли ключ разумения; сами не вошли и входящим воспрепятствовали» 18 18 Ср. Евангелие от Луки, 11:52. . – «Но, отче, разве это грех – разуметь не только славянские, но и греческие книги?»

Мне невыносимо стало продолжать стоять и смотреть на него снизу вверх. Суть даже не в том, что я на сей раз был без своей спасительной лесенки, а в том новом знании, которое я чувствовал в своём ученике. Страшась продолжить, я всё же понимал, что это необходимо. Но сначала мне надлежало обрести хотя бы внешнюю уверенность. Я вернулся в свой угол, где работал, взобрался едва ли не на самую верхнюю перекладину лестницы и спросил оттуда: «Ты помнишь, что обязан открывать помыслы, как только они возникнут, своему наставнику на пути Божием?» – «Да, отче, я не забыл, – он отложил перо. – Мной овладела одна мысль, которая может тебя огорчить». – «Говори». – «Только прости, отче, давно уж это задумано мной, потому и в затвор пришел».

Он запнулся и замолчал. Не было смысла торопить его или корить за то, что не он первым начал этот разговор. Я сам виноват – довольствовался внешним подчинением, хотя знал, что этого недостаточно для духовного понуждения себя на труды послушания, надобно ещё и внутреннее, келейное смирение. Имеет ли его Стефан Храп? Это мне и предстояло сейчас выяснить: «Поделись со мной своим замыслом». Он благодарно кивнул: „ Да, отче… Услышал я в детстве от матери и иных людей о Пермской земле, что в ней идолослужители и дьявольское действо царствует. Но все люди ведь Богом сотворены и Богом почтены, а эти стали рабами Его врага. Я ещё маленьким, отче, придумывал, как бы их похитить из руки этого супостата XXXVI. Только тогда не знал, как…» – «А теперь знаешь?» – «Знаю, отче. Надо идти в Пермскую землю и учить». – «Как же ты собираешься это сделать? Они должно быть не только Бога, но и языка нашего не разумеют..» – «Вот! Я тоже об этом думал и долго не знал, как быть, но ты, отче, дал один список…» Я едва не застонал. Кто я после этого? Червь книжный, потрудившийся против своего ученика! «Отче, – вернул меня к действительности голос Стефана, – можно мне продолжить?» – «Говори», – махнул я рукой так, что едва не свалился с лестницы. «Осторожнее, отче, молю тебя, – Стефан на всякий случай встал поближе, намереваясь, видимо, поймать меня, если всё же обрушусь. – Так вот, у архиерея Никифора я вычитал ответ на свой вопрос. Он пишет, что духовный пастырь, не зная русской речи, стоит среди пасомых безгласен и совершенно безмолвен». – «Постой, эту летопись я не давал тебе переписывать». – «Да, но она была вместе с другими древними списками в переплете». – «И ты вместо того, чтобы работать руками…» – «Но я же переплел, отче…» – «Ладно, оставим это на время. Вернемся к ответу Никифора. К какому заключению ты пришел на основании его слов?» – «Чтобы идти в Пермскую землю, отче, нужно постараться выучить пермский язык и создать пермскую письменность, чтобы привести неверных к Христу Богу». – «Да такое и помыслить немыслимо!»