Людмила Прошак - И посетителя посетила смерть. Книга I. Тайная грамота

Среди всей этой суеты мы не сразу услышали, что в ворота опять стучат. Поскольку вратарь на заднем дворе помогал рубить дрова, отпирать пошёл я. Бог не обидел меня ростом, но конный всегда выше пешего, особенно если на всаднике митрополичий клобук. Снизу вверх я смотрел на Киприана, а он сверху вниз – на меня. Мы оба молчали. А что говорить? Я отступил, пропуская знатного гостя. Следом за ним въехали и его спутники. Во дворе стало тесно от клобуков, мантий, крестов. Обведя взглядом приезжих, я все же нашёл среди них ещё одно знакомое лицо. Это был Афанасий – тот самый молчаливый диакон, который отправился за Киприаном в изгнание. Рядом спешивались двое. То ли облачение на них было роскошнее, то ли лицо смуглее, то ли борода кучерявее, но они ещё не раскрыли рта, а было ясно – греки. Один из них, сверкнув белыми зубами, сказал что-то весёлое. Всадник – единственный, кто был без клобука – ответил. Греки рассмеялись. Улыбнулся и митрополит.

Не знаю, почему, но я не мог оторвать взгляда от всадника, отечество которого затруднился бы определить: он не казался мне ни русичем, ни греком; волосы, напоминавшие спелую рожь, были густо подернуты сединой; иней лежал и не таял на бровях, сошедшихся на переносице, на длинных усах, переходящих в белую бороду.. Из созерцательного забытья меня вывел голос митрополита: «Завтра собор в Твери, вот я и решил воспользоваться оказией, приехав накануне. Как, Антоний, моя келья ещё не занята?» Я мечтал только об одном – онеметь. «Свободна она, владыко!» Позади меня стоял Евфимий. «Ну вот, теперь уж точно все в сборе, – не растерялся митрополит. – Можно собор проводить». Я никогда по-настоящему не понимал отшельника Окула, но сейчас жаждал оказаться на его месте, причём немедленно.

Между тем и трапеза, и баня уже поспели. Я с облегчением известил всех пастырей и архипастырей о том, что после дороги им есть где и пыль смыть, и голод утолить. Афанасий, видно, ещё не забыл нашу «монастырскую курицу». Пока другие в очередь выстроились у парилки, он принёс в трапезную подорожники: трудоноши, листни, рыбники. Всё это наш повар благодарно принял, а вот от кваса наотрез отказался.

«Нет уж, вы нашего, оршинского, отведайте, – и поставил на стол запотевшие жбаны, полные житнего, медвяного, яблочного и яишного кваску, – а вот эти два прошу заметить особо, они с изюмом и мятой». Гости, обновленные после бани, не заставляя себя уговаривать, расселись в трапезной. «Ну что, хлебосольный хозяин, – обратился митрополит ко мне, – читай молитву». – «Позволь, владыко, – Евфимий махнул мне рукой, повелевая мне молчать. – Я на соборе решил не говорить ни слова, так что всё, о чем я передумал за эти два года, когда был вынужден удалиться в затвор, скажу сейчас…» – «Вот и потрапезничали», – Киприан, пытаясь скрыть раздражение, отодвинул от себя миску. Евфимий еле заметно усмехнулся и повернулся к образам. «Отче наш, Иже еси на Небесех!.. – Владыка произнес молитву на одном дыхании. – Аминь. Господи, помилуй. Господи, благослови». Евфимий поклонился иконам, выразительно посмотрел на митрополита и взялся за ложку.

«Обиделся, Евфимий? – митрополит положил подбородок на большие пальцы сложенных будто для молитвы рук. – На меня, который тебя судить приехал? На князя, с которым ты в многолетней ссоре? На паству, которую ты на три года без окормления бросил?» Евфимий устало потёр руками лоб: «Прости, владыко, я действительно не чаял тебя здесь встретить. Перед завтрашним днём с силами собраться заехал, устал с дороги. Я ведь с монастыря пешим шёл. И молитву сейчас прочитал лишь затем, чтобы подчеркнуть тебе – зла ни на кого не держу, архипастырем в дальнейшем себя не вижу, не по мне это, уволь». – «А говоришь, что зла ни на кого не держишь, – усмехнулся Киприан, усмешка эта ему далась нелегко, иначе не побелели бы так кончики пальцев прижатых друг к другу ладоней. – Ведь я первый твой упрек на свой счёт принять готов. Митрополит всея Руси – миротворец промеж всеми князьями литовскими, русскими, киевскими… Хожу, кланяюсь, договариваюсь и – слышишь ты, отшельник! – не стыжусь этого!» – «А я не договаривался? – вскинулся Евфимий. – Кто через войска из осаждённой Твери к московскому князю шел просить мира вместо Михаила Александровича? Я ходил с покорением и поклонением. Заметь, по просьбе самого тверского князя. И он же меня потом этим попрекал, дескать, был принят под диктовку Димитрия Московского. А на каких ещё условиях может быть заключен мир с победителем?» Я невольно вспомнил приезд Киприана в Москву, коему был свидетель и участник. Неужели митрополит забыл, как ему самому кричал в спину князь Дмитрий Иванович: «Чужеземца – из Москвы вон!..»