Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

Когда же почтальон начал трубить о приезде в Прагу, и наш экипаж остановился перед воротами, я выкатился из него замёрзшим бубликом. Любуюсь белыми башнями, выступающими над воротами, как в зимней сказке. Достаю паспорт, прохожу досмотр таможенника, он меня оглядел, изучил подпись, насквозь пронзил взглядом. Ладно, пожалуйста, пронзил, так пронзил.

Но тут со стены, мрачной и хмурой, вылетела внезапно прекрасная каденция кларнета, знаете, как будто солнышко выглянуло на сером небе над нами. Тот яркий радостный звук перенёс меня мгновенно в Мангейм. Так играют именно мангеймцы. А таможенник улыбается, будто узнал во мне родного человека: «Вы есть пан Моцарт, который написал „Фигаро“?»

Я ещё не успел ответить, как мимо нас прошагал пекарский подмастерье с корзиной булочек на голове, и, как само собой разумеется, насвистывал на ходу Фигарову арию «Non piu andrai». Не отвечая офицеру, я, радостный, бросился к экипажу, зову Констанцию, дескать, слышишь ли, смеюсь, а таможенник забыл уж про досмотр. Говорит: «Видите, вы у нас как дома». Я помолодел в то мгновение на двадцать четыре года».

У всех присутствующих в глазах был вопрос. Моцарт продолжал:

«Да, сейчас мне тридцать один, если вычесть двадцать четыре – было бы мне семь лет. В ту пору поехали мы с папенькой и сестрицей Нанерль в Вену с концертами.

И когда в таможне офицер осматривал нас и наш багаж, я заиграл для него на скрипочке менуэт. До сих пор так и вижу его перед собой. Ворчуна как будто коснулась волшебная палочка. На лице засияла улыбка, и разом было забыто о досмотре. Махнула командирская рука: «Пожалуйста, досмотр закончен, дорога свободна».

Графиня Тунова прервала рассказчика:

«Ваша еда остынет, маэстро, вы могли бы сначала доесть суп, потом докончите эту историю про вашего пекарского подмастерья, который заворожил вас у Пражских ворот».

Все за столом рассмеялись, потому что Моцарт сжался как зайчик и быстро начал поедать мясо, которое ему порезала Констанция, спешил, чтобы продолжить свой рассказ. Он вытер рот салфеткой и снова заговорил:

«Такой таможенник имеет гораздо больше вкуса, нежели некоторые так называемые знатоки. Его не подкупишь, это правда, но хорошей музыкой можно усыпить и его служебную бдительность. Я понял это ещё будучи семилетним ребёнком, когда играл этот таможенников менуэт и проскочил досмотр. Сколько раз я мог бы воспользоваться чем-то подобным для достижения определённых справедливых целей.

Когда б вы знали, сколько сил было положено, прежде чем мы увидели «Фигаро» на сцене придворной оперы! Хотя можно было предполагать, что всё пройдёт гладко. Ну, были какие-то закулисные разговоры, будто с чьих-то слов, но прямо мне не говорили ни слова в укор.»

«Я слышал об этом кое-какой рассказ», – сказал граф Ностиц, – «но хотел бы услышать истину непосредственно от автора. И как же это было с постановкой „Фигаро“ в Вене?»

Моцарт был в центре внимания. Он прекратил свои манипуляции с салфеткой и живо продолжал:

«Я давно уже собирался писать музыку к «Фигаро». Легко и быстро обговорил это с Да Понте, труднее было с императором, ведь как раз, когда я принялся за работу, немецкое театральное общество запретило «Фигаро» Бомарше к постановке. Почему? Потому что якобы для нравственной публики он слишком свободомыслящий. Меня это как раз устраивало.

Конечно, вопрос был – как уговорить императора, чтобы «Фигаро» разрешили в виде оперы. Барон Вецлар предложил нам: если император не разрешит играть «Фигаро» в Вене, то он позаботится об исполнении его во Франции, либо в Лондоне.

Я работал день и ночь, и за шесть недель опера была готова. Да Понте использовал момент хорошего княжеского настроения и сознался ему, что я написал «Свадьбу Фигаро» на его дапонтовский текст.

Император сначала возмутился, как я мог это делать, зная про его запрет, но Да Понте стал уверять, что его комедия с Моцартовой музыкой есть нечто совершенно иное, нежели произведение Бомарше, которое такое смелое, что необходимо для спокойствия драму запретить, чтобы не возмущала своей дерзостью.

«Зато наша опера, независимая, шутливая, настоящая буффа.»

Император ему:

«А коли так, скажите Моцарту, чтобы пришёл к нам сыграть её».

И «Фигаро» Йозефа победил. Но только не всемогущего графа Розенберга, который вырвал два листа из либретто и выбросил в огонь, потому что в них была балетная сцена, а он, как интендант, конечно же, не допустит, чтобы запрет на балеты на придворной сцене был нарушен.