Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

Илья, оправившись от ран, все еще не покидал Киев. Странные вещи бросались ему в глаза: слишком много воевод почему-то оставались дома и в поход не пошли. Если во время похода на Хазарию Киев не мог вместить всех добровольцев, желавших идти сражаться с вековым врагом, то теперь их совсем не было, а из дружины, под любым предлогом, храбры возвращались в Киев чуть не целыми отрядами со своими воеводами во главе. Князь требовал подкреплений, а взять их было неоткуда. Поток новобранцев совсем прекратился.

Все чаще Илья ходил в пещеры киевские и там беседовал со старцами, которые теперь, не таясь, выходили к народу, и учили, и проповедовали, и служили службы, а пуще всего разговаривали с православными и еще не крещенными киевлянами.

Илья, избравший себе духовником, сразу как приехал в Киев и попал в печорский монастырь, старца, подолгу слушал его. Старец, человек непростой, книжный и мудрый, легко разрешал любое сомнение Ильи. Например, перед хазарским походом Илья спросил:

– Как же мы пойдем сокрушать Хазарию и веру ее, ежели сами Ветхий Завет Священным Писанием признаем?

Старец одной фразой рассеял сомнение Ильи:

– В Хазарин не есть вера древняя иудейска, но ересь иудейска, талмудизмом зовомая. Эта вера хоть и толкует Ветхий Завет, но путает все, и вера другая суть…

– Что будет, ежели басурмане нашего князя склонят к вере своей?

– Народ сей веры не примет. То же будет, как с идолопоклонством… Суть веры нам непонятна, и язык непонятен ее… Да и нестроения меж князьями исламскими идут… Такая резня, сказывают, из-за веры…

Старец сидел у входа в пещеру на камушке, улыбался младенческой беззубой улыбкой, помаргивая слезящимися, отвыкшими от света глазами, и напоминал какого-то выцветшего в темноте не то крота, не то еще какого-то зверушку Невесомый и вроде вовсе плоти лишенный, будто из книги вышедший.

– Откуда вам, старцам, все ведомо? – не удержался от вопроса Илья.

Старец засмеялся по-детски.

– Двое, – сказал он, – восхотели воды речные увидеть в полноте их. Один сел в лодку, выплыл на середину реки, а другой на берегу остался и взирал на все мимо него проплывающее. Кто более воды увидит? То-то и оно! Тот, кто на берегу сидит, ибо тот, что в лодке, с водою плывет, только ее озирает. Мы, монаси смиренные, на берегу моря житейского пребываем, а воды времени мимо нас текут и все нам оставляют. Старцы же, коим откровение дано, мысленно и бестелесно странствуют по времени и ведают не только то, что было, но и то, что будет.

– И что же будет? – спросил Илья. – Вон монах римский сказывал, что все Богом предопределено…

– Сие – ересь, – спокойно сказал старец. – Когда так-то, зачем Господу человек? За человеком – воля. Он выбирает, куда склониться, кому служить – свету или мраку. И сия служба – непрестанная, и усилие общее.

– А князь как же?

– Князь за народ свой представительствует. Какая молитва народа, таков и князь. Всякая власть от Господа, по грехам нашим…

– А ежели народ одного хощет, а князь по-другому делает?

– Так не бывает. Значит, в умысле своем народ хощет того, что князь делает. И всякое зло и неправда перед Господом князем по тайному помышлению народа творится!

– А ежели народ другое помышляет, а князь не слушает?

– Таковых Господь вразумляет.

– Как это?

– Кого как, – сказал монах, поднимаясь на хрупкие свои ноги и опираясь на могучего Илью, с трудом передвигаясь ко входу в пещеру, где стояли два монаха-привратника.

Обернувшись к заходящему солнцу, старец отвесил ему поклон, прочитал молитву Залитый светом заходящего вечернего светила, он казался высеченным из багряного камня. Благословил склонившего голову Илью:

– Все Господь управит ко благу. Не печалуйся. Уныние есть первый грех и врата всех бед. – Повернулся и пошел, словно в раскрытую могилу, в растворенный зев пещерного хода.

Илья спустился к отроку, державшему коня. Неторопливо поднялся в седло. И долго ехал шагом, размышляя обо всем, что сказал старец. У въезда в Вышгород навстречу ему выскочил всадник.

– Илья Иванович! – крикнул он. – Горе-то какое! Вестник прискакал: князь ослеп!

Стремительный поход Владимира к Черному морю, как бы повторявший удар по Хазарин, принес ему сразу видимый военный успех. Морская рать спустилась по Днепру. Рядом с нею по берегу шли пешая дружина и конница. Не доходя до моря, рать быстрым маршем пошла на перешеек, обороняемый греческими наемниками. Ворота в Крым, в буквальном смысле ворота, которыми запирался вал, перегораживающий вход на полуостров, оборонялись отборным войском. Оно исполнилось проливу киевской пешей и конной рати, но ночью его ударили в спину подошедшие с моря дружинники, спустившиеся по Днепру на ладьях. Охрана с ворот была сбита. Конница русов и славян промчалась через степной Крым и чуть было не взяла Корсунь-Херсонес, едва успевший затвориться.