Ференц Мора - Золотой саркофаг

Они на несколько минут остались вдвоем. Лишь на то время, пока две дрожащих старческих руки нашли друг друга и два смертельно бледных лица прижались друг к другу щекой. И властелин мира произнес слова, еще никем от него не слышанные:

– Приска, я так боюсь!

Старая женщина старалась успокоить его почти теми же словами, которые недавно говорили друг другу юноша и девушка посреди цветущего луга, в золотом сиянии лета:

– Пока мы держимся за руки, нам нечего бояться, Диокл.

Шесть слуг, тяжело дыша, поставили перед ними длинный сосновый ящик.

– Стамески и лом! Живо! – погнал их Бион. – А ты говори!

С последними словами он обратился к Бенони, заставив его стать на колени. Но император и императрица ничего не слышали и не видели. Припав к ящику, они ногтями старались отодрать крышку. Бион не думал, что совершает святотатство, трогая их за плечи.

– Вот этот человек… Ну, говори же!

Бенони, который, покинув корабль, все время либо удивлялся, либо ужасался, чувствуя на суше более сильное головокружение, чем на море, втянул голову глубоко в плечи и поворачивал ее то направо, то налево. Кому приказывает этот проклятый филистимлянин? Ему и в голову не приходило, что в Римской империи кто-то может назвать его, Бенони, человеком. Он привык откликаться только на окрик: «Эй ты, еврей!»

Бион толкнул его в спину коленкой.

– Ты что, оглох? Их божественность – император и императрица ждут твоего слова.

Бенони вытянул тонкую шею, словно удивленная цапля. Он не только не испугался, но ему стало просто смешно: эти двое – божества? Император и императрица? Совсем иначе представлял он себе тех, чьи кости молил своего бога переломать.

Он спокойно рассказал все, что знал. Молодого человека, который лежит теперь в этом ящике, – Бион уже открывал ящик найденным на столе императора золотым кинжалом, – он знает давно. Сначала они встречались в Антиохии, потом – в Александрии. С ним была еще девушка, а впрочем, может, и женщина: уж больно к нему льнула; кто она такая – Бенони не знает, но она была прекрасна, почти как Батшеба. В Риме Бенони ее не видел. Молодой господин посещал его уже один – там-то и там-то, чтобы дать такое-то поручение. Молодой господин сказал, что человека, которого нужно выкупить у ликторов, зовут Гранатовым Цветком. Уж лучше бы ему, Бенони, никогда не видеть Иерусалима, чем браться за такое поручение.

– Но почем я знал? – со слезами на глазах воскликнул торговец божками. – Я понял все, только когда его вытащили из груды окровавленных тел, сложенных на соломе во дворе тюрьмы. Весь алый, прямо как гранатовый цветок.

Бенони давно замолчал, а император с императрицей все стояли безмолвные, будто слушая его. Неподвижные – против коленопреклоненного торговца, подобно изваяниям из серого камня. Не видя ни Биона, ни ящика. Не слыша скрипа отдираемых досок. Слова Биона дошли до них только после того, как он повторил их в третий раз, – правда, очень тихо:

– Вот он, Гранатовый Цветок!

Он лежал в саркофаге, вставленном в ящик, под толстым войлочным одеялом, которое Бион откинул только до колен. На нем был зеленый наряд с вишневым поясом, в темных пятнах запекшейся крови, у самого сердца – маленький крестик, на белой шее – пунцовая полоса от секиры, на остекленевшем лице – улыбка, которую не могла исказить даже грубая работа дешевых бальзамировщиков.

Императрица без стона, без вздоха повалилась на ящик. Бион бросился к ней, но в это время сильно застучали в дверь, – видимо, уже не в первый раз. Математик кинулся к двери. У порога стоял невольник с топором и стамесками – в императорском дворце не так-то легко было найти эти примитивные инструменты.

– Жди в вестибюле и не пускай сюда никого, если не хочешь угодить на крест! – приказал Бион прислужнику и бросил инструмент, чтобы закрыть дверь.

Но вдруг он услышал такой хохот, что кровь застыла у него в жилах. В смятении, не закрыв дверь, он схватил топор и, почти обезумев, подскочил к императору.

Диоклетиан хохотал, как Прометей, терзаемый коршуном Зевса.

– Дай топор! – крикнул он Биону, захлебываясь от смеха.

Бион молча повиновался и, наклонив голову, стал покорно ждать. Звонкая секира обрушилась на стоявшее между окон с видом на море мраморное изваяние Юпитера, лицо которого было полно олимпийского благодушия. Во второй и в третий раз зазвенела секира о мрамор, потом лязгнула по мозаичному полу.

– Не хватает сил! Уложи меня, Бион, – попросил император.