Ференц Мора - Золотой саркофаг

Императрица сидела, склонившись над ней, пока похолодевшие руки умирающей не соскользнули вниз. Тогда она сложила их у нее на груди, поверх одеяла, втиснула между пальцев маленький крестик, осенила крестным знамением усопшую, перекрестилась сама и позвала врача.

Луна поднялась над вершинами деревьев, зябко вздрагивающих от легкого ветерка, а может быть – от взмахов крыльев освободившейся и летящей в эфир души; портик наполнился серебристым хветом. Маленькая Тита, лежала в нем, подобно голубому мотыльку байиских руин, погибшему, когда угасло золотое сияние лета.

Смерть нобилиссимы вызвала в придворных кругах потрясение более глубокое, чем можно было предполагать. Еще никто из царствующего дома не умирал в Никомидии, строители священного дворца не подумали о мавзолее, и теперь их упущение необходимо было исправить в течение одной недели – до похорон. Надлежало объявить траур и позаботиться о порядке заупокойных церемоний, но никто не знал, кому полагается в данном случае распоряжаться. Это и было причиной глубокого потрясения придворной знати.

Императрица, находившая в себе силы держаться на ногах – до тех пор, пока не закрыла глаза усопшей, – на следующее же утро слегла. Врач считал ее состояние столь тяжелым, что не отходил от нее ни днем, ни ночью, никого не допуская к ней. Галерий был далеко: он решил навестить все гарнизоны Вифинии и, хотя нарочных разослали за ним сразу в нескольких направлениях, было неясно, когда и где они застанут его.

Скверное настроение императора, державщееся уже несколько недель, перешло теперь в апатию. Выслушав сообщение врача о болезни императрицы, он только кивнул головой, а когда у него попросили указаний относительно похорон нобилиссимы, заявил, что это дело начальника дворцовой канцелярии. Однако не уточнил, какого именно, а так как спросить не посмели – было бы величайшим оскорблением величества и прямым святотатством усмотреть какую-либо неясность в высочайшем повелении, – священный дворец превратился в театр военных действий, на котором развернулось жесточайшее сражение. У Титаниллы, как жены Максентия, был свой начальник канцелярии. Приехал и начальник канцелярии Галерия. Каждый из них потребовал права распоряжаться исключительно себе: один представлял мужа покойницы, другой – отца. Но глава императорской канцелярии не допускал и мысли, чтобы на территории священного дворца в его компетенцию вторгался кто-либо другой.

Бедная маленькая покойница, набальзамированная нолликторами, уже четвертый день лежала в атриуме, на погребальном одре, но чаши с курениями рядом с ней не поставили, и вестибюль не был устлан ветками лиственницы и кипариса. Хотя полагалось уважать традиции, да и оскорблять богов подземного царства небезопасно – однако важней всего было сохранение престижа. Придворные разделились на партии; каждый из трех начальников канцелярии угрожал отставкой, возлагая всю ответственность за последствия на двух других. К счастью, милосердный Эскулап спас империю от этого тяжкого испытания. Императрица, хоть и не могла присутствовать на погребении, нашла в себе силы поручить организацию похорон своей начальнице дворцовой службы. И это оказалось очень удачным решением, так как общая обида и гнев тотчас заставили примириться трех начальников канцелярии. Они договорились, что будут держаться в стороне от всяких дел, и в результате похороны вышли очень скромными, как желала сама императрица. Она велела вырыть временную могилку под кипарисами, где Титанилла в последний раз видела заходящее солнце, и запретила устраивать обычное в таких случаях погребальное шествие, что вызвало тайное возмущение большинства. Потому что пышные похороны, на которые созывались через глашатаев все желающие, были удобным поводом для демонстрации блеска и авторитета скорбящего семейства, и, благодаря музыке, хору плакальщиц, поющих заученные напевы, а также выступлениям мимов в целях смягчения скорби, напоминали скорее триумфальные празднества. По совету врача, императрица приказала положить в гроб папирусы и восковые таблички, найденные в кровати нобилиссимы. Сама августа их не читала, узнав от врача, что это, по существу, пустые детские безделки, но догадывалась, что исходят они, видимо, от невольника, прозванного Гранатовым Цветком, с именем которого на устах маленькая Тита испустила дух. Смерть нобилиссимы была такой трогательной и всеочищающей, что императрица считала вполне допустимым это невинное легкомыслие. Но она запретила класть в гроб амфоры, чаши, кубки и принадлежности женского туалета. В глазах августы маленький крестик до какой-то степени превращал дочь Галерия в христианку. Более того, заболев, императрица часто ловила самое себя на том, что молится о спасении души христианскому богу, от которого когда-то отступилась.