Александр Дюма-сын - Дама с камелиями

— Да. Я ее видел в первый же день по возвращении.

— Она вам передала бумаги, которые Маргарита у нее оставила для вас?

— Вот они.

Арман вытащил из-под подушки связку бумаг и снова положил ее туда.

— Я знаю наизусть то, что там написано, — сказал он. — Все эти три недели я перечитывал их по десять раз в день. Вы тоже их прочтете, но позднее, когда я успокоюсь и сумею вам пояснить, насколько эта исповедь полна нежности и любви. Теперь я попрошу вас об одной услуге.

— Вас ждет внизу экипаж?

— Пожалуйста, возьмите мой паспорт и поезжайте с ним на почту, там нужно получить для меня письма до востребования. Отец и сестра должны были написать мне в Париж, а я уехал так поспешно, что не мог справиться о письмах. Когда вы вернетесь, мы вместе поедем в полицию, чтобы предупредить о завтрашней церемонии.

Арман передал мне свой паспорт, и я отправился на улицу Жан-Жака Руссо. Там было два письма на имя Дюваля. Я взял их и вернулся.

К моему возвращению Арман был уже совершенно готов.

— Спасибо, — сказал он, беря у меня письма. — Да, это от отца и сестры, — добавил он, посмотрев на адрес. — Они, наверное, были очень удивлены моим молчанием.

Он распечатал письма и скорее угадал, чем прочел их содержание, так как каждое было по четыре страницы, и через секунду он снова их сложил.

— Едем, — сказал он, — я отвечу завтра.

Мы отправились в полицию, и Арман передал чиновнику разрешение сестры Маргариты.

Чиновник дал ему пропускной лист к кладбищенскому сторожу. Мы условились, что перенесение тела состоится на следующий день, в десять часов утра, я заеду за ним, и мы вместе отправимся на кладбище.

Мне очень хотелось присутствовать при этом зрелище, и, признаюсь, я не спал всю ночь.

Судя по тому, какие мысли одолевали меня, для Армана это была долгая ночь.

Когда на следующий день в девять утра я пришел к нему, он был страшно бледен, но казался спокойным. Он улыбнулся мне и протянул руку.

Свечи у него догорели до конца. Перед уходом он взял толстое письмо, адресованное отцу и заключавшее, по-видимому, его ночные впечатления.

Через полчаса мы были на кладбище. Чиновник уже ждал нас. Мы медленно пошли по направлению к могиле Маргариты. Чиновник шел впереди, Арман и я следовали за ним.

Время от времени я чувствовал, как вздрагивала рука моего спутника, точно судорога внезапно пробегала по его телу. Тогда я поднимал на него глаза, он понимал мой взгляд и улыбался. С того момента, как мы вышли от него, мы оба не проронили ни слова.

Неподалеку от могилы Арман остановился, чтобы вытереть лицо, покрытое крупными каплями пота.

Я воспользовался этой остановкой, чтобы перевести дух, так как сердце мое было как в тисках.

Откуда появляется это болезненное удовольствие от подобного зрелища! Когда мы подошли к могиле, цветы уже были убраны, железная решетка снята, и два человека копали землю.

Арман прислонился к дереву и смотрел. Казалось, перед его глазами прошла вся его жизнь. Вдруг один из заступов ударился о камень… Арман пошатнулся, глубоко потрясенный, и так сильно сжал мою руку, что я почувствовал боль.

Один из могильщиков взял широкую лопату и начал выбрасывать землю, а когда там остались одни камни, которыми покрывают гроб, начал их выбрасывать.

Я наблюдал за Арманом, так как я боялся каждое мгновение, что он не вынесет всего этого, но он продолжал смотреть безумными, широко раскрытыми глазами.

Про себя могу сказать, что я очень жалел о том, что пришел.

Когда гроб был отрыт, чиновник сказал могильщикам:

— Откройте.

Люди послушались, будто это была самая простая вещь на свете.

Гроб был дубовый. Могильщики начали отвинчивать верхнюю крышку. От сырости винты заржавели, и им с трудом удалось открыть ее.

— Боже, боже! — прошептал Арман. И еще больше побледнел.

Даже могильщики отшатнулись.

Большой белый саван покрывал труп, обрисовывая его линии. Саван был почти совершенно изъеден в одном конце. Одна нога покойницы была обнажена.

Мне едва не стало дурно, и теперь, когда я пишу эти строки, воспоминание об этой сцене представляется мне во всей своей ужасающей реальности.

— Нужно поспешить, — сказал чиновник.

Тогда один из могильщиков начал развертывать саван и, взяв его за конец, внезапно открыл лицо Маргариты.

Было ужасно смотреть, но ужасно и рассказывать.

Вместо глаз были две впадины, губы провалились, и белые зубы тесно сжались. Длинные, сухие черные волосы прилипли к вискам и немного прикрывали зеленые впадины щек, и все-таки я узнавал в этом лице розовое, веселое лицо, которое я так часто видел.