Александр Дюма-сын - Дама с камелиями

Если я вам действительно дорога, Арман, сходите по возвращении к Жюли Дюпре. Она вам передаст этот дневник. Вы там найдете объяснение и оправдание всему, что произошло между нами. Жюли очень хорошо ко мне относится, мы часто говорили о вас. Она была у меня, когда пришло ваше письмо, и мы плакали, читая его.

Еще раньше, когда я не имела от вас никаких известий, я просила ее передать вам эти бумаги, когда вы вернетесь во Францию. Не благодарите меня. Эти постоянные воспоминания о единственных радостных моментах моей жизни доставляют мне большую радость, и если вы должны найти в этих листках прощение прошлому, то я в них нахожу постоянное успокоение.

Мне хотелось бы оставить вам что-нибудь на память, но все мои вещи опечатаны, и у меня ничего нет.

Вы представляете себе, мой друг? Я умираю и из спальни слышу в соседней комнате шаги сторожа, которого мои кредиторы поставили тут, чтобы друзья ничего не унесли и чтобы у меня ничего не осталось, если я не умру. Нужно надеяться, что они дождутся конца и тогда уж назначат аукцион.

Ах как безжалостны люди! Или нет, я ошибаюсь, это Бог справедлив и непреклонен.

Итак, мой друг, вы явитесь на аукцион и купите что-нибудь. Если же я спрячу для вас какую-нибудь безделушку и они узнают об этом, они способны привлечь вас к ответственности за присвоение чужой собственности.

Я покидаю печальную жизнь.

Велика была бы милость божья, если бы мне позволено было увидеть вас перед смертью! Но по всему видно, что я должна вам сказать: прости, мой друг! Простите, что я кончаю письмо, но мои исцелители истощают меня кровопусканиями, и рука моя отказывается служить.

Маргарита Готье».

И действительно, последние строчки с трудом можно было прочесть.

Я вернул письмо Арману, который, наверное, повторял его на память, в то время как я читал по бумаге. Взяв его у меня, он сказал:

— Кто бы мог подумать, что это писала содержанка!

И, растроганный своими воспоминаниями, он рассматривал некоторое время почерк, а потом поднес письмо к губам.

— Как вспомню, — снова начал он, — что она умерла, не повидавшись со мной, и что я ее не увижу больше никогда, как вспомню, что она сделала для меня то, чего не сделала бы сестра, я не могу себе простить, что дал ей умереть так, как она умерла. Умерла! Умерла, думая обо мне, произнося мое имя, бедная милая Маргарита! — И Арман, дав волю своим воспоминаниям и слезам, протянул мне руку и продолжал: — Наверное, всякий посмеялся бы надо мной, увидев мои горькие слезы о такой покойной, ведь никто не знает, как я заставил страдать эту женщину, как я был жесток, как она была добра и покорна. Я думал, что имею право ее прощать, а теперь считаю себя недостойным ее прощения. Ах, я отдал бы десять лет жизни, чтобы поплакать один час у ее ног.

Очень тяжело утешать в горе, которого не знаешь, а меж тем я испытывал такое горячее участие к этому молодому человеку, он с такой откровенностью сделал меня поверенным своего горя, что я решил, что мои слова не будут ему безразличны, и сказал:

— Разве у вас нет родных, друзей? Попытайтесь повидаться с ними, и они утешат вас, а я могу вам только сочувствовать.

— Да, это верно, — сказал он, поднявшись и сделав несколько шагов по комнате, — я вам надоел. Простите, я не подумал, что мое горе вас очень мало трогает и что я пристаю к вам с тем, что вас не может и не должно ничуть интересовать.

— Вы неверно меня поняли, я весь к вашим услугам. Мне только жаль, что я не в состоянии успокоить вас. Если мое общество и общество моих друзей могут вас развлечь, если я хоть чем-нибудь могу быть вам полезен, пожалуйста, не сомневайтесь в полной моей готовности.

— Простите меня, — сказал он, — горе преувеличивает все ощущения. Позвольте мне остаться у вас еще несколько минут и вытереть глаза: я не хочу, чтобы уличные зеваки рассматривали с любопытством большого парня, который плачет. Вы меня осчастливили этой книгой, я никогда не сумею вас отблагодарить.

— Считайте меня своим другом, — сказал я Арману, — и откройте мне причины вашего горя. Большое утешение — рассказать о своих страданиях.

— Вы правы, но сегодня мне слишком хочется плакать и я не сумею вам связно рассказать. Как-нибудь на днях я расскажу вам все подробно, и вы сами увидите, должен ли я оплакивать бедную девушку. А теперь, — добавил он, в последний раз вытерев глаза и посмотрев на себя в зеркало, — скажите, вы не очень на меня сердитесь и позволите мне снова навестить вас?