Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

Дед Василек присел рядом с Маркелом на кедровый ствол, снял шапку. Из нее валил пар, как из рыбацкого котелка. Он закурил трубку, сладкий дымок приятно щекотал ноздри, синими пластами путался в сучьях.

— Жи-ись, елки-моталки!

И действительно: хорошо было вокруг. Тихо и ясно. Но не пустынно, нет. Если внимательнее приглядеться — всюду кипела жизнь, торопилось жить все живое.

Бурундук пискнул рядом, столбиком застыл в пяти шагах от неведомых пришельцев. Шибко уж любопытный! Щеки смешно раздуты, отчего голова кажется непомерно большой.

— Орешек кедровых насобирал? — спросил дед Василек.

Бурундук стреканул на сосну, замелькал меж ветвей арестантским халатиком.

— Давай, давай, да получше прячь! — напутствовал старик. — А то ить медведь кладовую твою разыщет — пшик один останется, с голодухи зимой пропадешь. Он ить, косолапый, сам-то шибко ленив собирать, готовенькое ищет.

Вдруг в кустах послышался треск, Маркел вскочил, дед Василек схватился за ружье. Из чащи выскочил Серый с обрывком веревки на шее. Красный язык вывалился на четверть, бока ходят ходуном. Старик специально оставлял его дома, чтобы не мешал, прежде времени не спугнул браконьера.

— Во, нечистая сила! — ругнулся он. — Чего тебя лихоманка принесла? Может, изба загорелась?

Пес припал к земле и завилял хвостом.

— Может, чужой кто к нам пожаловал?

Серый, виновато моргая, пополз на брюхе к ногам хозяина.

— Понятно, — сказал Василек. — Дома все в порядке. Просто затосковал псина, думал, на охоту мы отправились, — вот и оборвался...

Они долго шли по тайге. Серый вьюном вился вокруг, носился за разными птахами, облаивал бурундуков — радовался, что остался безнаказанным. Не знал, куда истратить молодую силу.

Вот с разгона шарахнулся на сосну, взлетел по стволу сажени на две и кубарем скатился на землю. Из низкого дупла высунулась белка, сердито зацокала на собаку.

— Плох а хозяйка, — упрекнул ее дед Василек. — Все лето, видно, провертела хвостом, а счас грыбы хватилась сушить. Где ж оне теперь доспеют?

Маркел заметил на сучках сморщенные шляпки грибов.

— И вот ить животная какая, — продолжал дед, — грыб никогда не разламывает, а выберет без единой червоточинки... Спробуй ты так — ни за што не смогёшь.

— А ты, дед, сможешь?

— И я не смогу. Зверь чутьем берет, а человек потерял его, чутье-то природное.

Все было хорошо, все в природе шло своим чередом, по своим неписаным законам...

— Тут где-то и ямы надоть искать, — сказал старик, останавливаясь.

И в это время Серый с громким лаем рванулся вперед. Они побежали следом.

— Нет, лай не на чужого человека, — объяснил на бегу дед Василек. — На человека — не так. Зверя какого-то учуял. Но не волк и не медведь, нет. Серый ба подвывал тады...

Они ломились напрямик через кусты. Выскочили на небольшую прогалину. Серый волчком крутился на одном месте, захлебываясь лаем. Подбежав, увидели глубокую яму. В ней билась испачканная желтой глиною косуля. Старик поймал Серого за ошейник, закричал на Маркела:

— Чего стоишь, зенки выпучил?! Сигай в яму, подымай ее наверх!

Маркел прыгнул в яму, стал ловить косулю. Она металась в смертельном страхе, прыгала на обрывистые стены: яма была вырыта «кувшином».

— Держи веревку, вяжи ей ноги! — кричал дед Василек.

С большим трудом они выволокли обезумевшее животное. Дед ощупал связанную косулю, сердито крякнул:

— Вроде ба нога сломана. Подержи, я счас...

Скинул сапог, оторвал полоску от байковой портянки. Туго затянул ногу косули.

— Кажись, молодая ишшо, до свадьбы заживет. Развязывай веревку-то!

Косуля вскочила, припадая на больную ногу, кинулась в лес. Белое зеркальце под хвостом замельтешило меж деревьев.

Привязанный к сосне Серый рвался, исходил лаем.

— Вишь ты, резвый какой на готовое-то! — крикнул на него Василек. — Мотри, паря, а то живо пинкаря схлопочешь.

Поодаль, возле небольшого лесного озера, нашли еще три такие же ямы. Они так искусно были замаскированы ветками и притрушены хвоей, что дед Василек сам чуть не завалился в одну из них.

— Хитер Микешка Сопотов, — ворчал он, — у самого водопоя западни понарыл. И солькой сверху присыпал, не пожалел. Ну, теперь ты от меня не уйдешь, крапивное семя!..

Они сделали шалаш в густом ельнике. Прождали весь остаток дня. К ямам никто не пришел. Темнеть начинало в тайге. Вершины самых высоких елей резко обозначились на зеленоватом фоне сгоревшей зари, — словно кресты над куполами церквей. Стихли дневные шорохи, ночь подкрадывалась бесшумно.