Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

В тихий сумеречный час на огромной лесной поляне столкнулись в жестокой схватке Осень и Зима. Осень теплилась неяркой, ржаного цвета, зарею, а Зима сверкала холодными звездами на ясном, льдисто-спокойном небе. Осень сопротивлялась: весело звенела ручьем в овраге, вспыхивала искорками алого клевера в пожухлой траве, тихо шелестела поздними цветами — колокольчиками. Но дохнуло холодом небо — и опудрилась, стала хрусткой под ногою местами еще зеленая трава, а тальниковые кусты расцвели хрустальными иголками инея. Покрылись льдистой пленкою, замерзли колокольчики. И когда прошел по поляне осторожный ветер, они тоненько отозвались ему. Оказывается, не зря зовутся колокольчиками — один раз в году звенят они своими голубыми венчиками!

Снежным комочком выкатился из леса заяц. Замер на месте, постриг ушами и, хлебнув студеного воздуха, громко чихнул: снежинка в ноздри попала...

Маркел и дед Василек вышли из дома на утренней заре. Чуткая тишина затопила тайгу. Сторожко затаились в низинах елочки, беззвучными зелеными взрывами вздымались в сумерках могучие кедры.

Тянуло спиртным настоем вянущих листьев. От этого у Маркела слегка кружилась голова, но чувствовал он, как бодрость вливается в тело, — радость какая-то беспричинная: всегда так бывает после болезни.

— Счас мы возле ям засаду устроим — придет, варнак, никуда не денется, — бубнил старик хрипловатым со сна голосом.

— Ну, поймаем, и куда мы его? — снова не выдержал Маркел.

— Как это куды? Знамо — властям сдадим.

— Да где они, власти-то? Их, поди, теперь днем с огнем не сыщешь...

— Ты опять за свое... — дед Василек начинал сердиться. — Раз властей нету — значить, гори все синим огнем? Да пойми ты, дурья башка, што мы, таежники, испокон веков от леса живем. Хлебушка у нас много не посеешь — вся надея на тайгу... И мясо отсель, и грибы, и ягода. Орехи кедровые — где ишшо в мире они произрастают? За границу на золото их меняют, равно как и пушнину всякую... Вот березу, к примеру, возьми — што ты знаешь об ентом дереве?

Маркелу не хотелось в такое хорошее утро сердить старика, и он ответил уклончиво, шуткой:

— Жвачку из бересты варят...

— Так! — серьезно подтвердил Василек. — От этой жвачки зубы у человека до ста лет держатся. А ишшо?

— Ну... красивая она, береза, нежная, во многих песнях про нее поется.

— А почему про осину не поется? Тожеть красивая стерва, — по осени костром горит. Не знаешь — почему? А потому, што пользы от осины мало. Никудышнее дерево — кто же про такое петь будет? А береза — смотри, — дед начал загибать пальцы: — первое — дрова. Возьми ту же осину или сосну. Бросишь в печь полено оно — пшик, и прогорело. Ни жару, ни пару. А береза горит долго, жар дает ядреный... В таком жару хлебы пекутся духмяные да румяные... Второе — избу срубить. Березовое бревно ошкурь да выдержи трошки — как мореный топляк будет. Топор не берет — искры летят. А ты не-ежная. За одну нежность да красоту любить не станут... Опять же — туесок берестяной сделать, веник наломать в баньке попариться — все береза. А сок березовый для человека, а почка березовая для всякой птицы лесной... — у деда Василька не хватило на руке пальцев, он высморкался, весело поглядел на Маркела: — Уразумел теперь? А раньше такое ишшо говаривали старики: случился с человеком недуг какой — положи его под березу, когда лист только начинает проклевываться. Она духом своим лечит лучше всяких врачей...

— Ну, уж это... — Маркел засмеялся. — Сказки сказываешь, дед.

— Сказки? Дак ты не веришь, што и тебя я не пилюлями, а травами на ноги поставил? Больно грамотные стали, куда с добром. Оттого и колготня меж людьми пошла — готовы глотку друг другу вырвать. А надо бы у ей, у матушки-природы, уму-разуму учиться, коли своего не хватает. Возьми зверя любого: будь он больной или смертельно раненный, а все одно будет ползать, искать нужную травку или ягодку, пока не найдет. И ведь знает точно, от какой болезни какую травку ему нужно пожевать... Тожеть, небось думаешь, сказки сказываю?..

Тропа кончилась, они лезли теперь напрямик, через бурелом и чащобу. Маркел быстро упарился, попросил деда остановиться. Опустился на огромный поваленный кедр. Трухлявый ствол с треском просел, как диван с испорченными пружинами. Запахло грибной гнилью.

Солнце уже поднялось, но тихо было в тайге. Птицы частью улетели на юг, а тем, что остались, было не до песен: спешно готовились к долгой и суровой зиме. Вон вертихвостка синица, странно притихшая, озабоченная, порхает по веткам — отыскивает личинок, собирает семена сосен и елей, маскирует все это под шубами белесых лишайников, что заплатами налипли на старые древесные стволы. Куцый поползень в купеческой жилетке черного бархата таскает в дупла и прячет за отставшую кору на стволах орехи и семена кленов. День-деньской шустро снует вниз головою по сучьям, и даже задиристые синицы при встрече уступают ему дорогу — ничего не поделаешь, ловкач, акробат, а в лесу к мастерам своего дела относятся с уважением.