Мэри Рено - Последние капли вина

– Кто это?

Они молчали - ни одному не хотелось говорить первым. Наконец один пробормотал:

– Мне очень жаль, Алексий.

А второй добавил:

– Он умер прекрасно. Два раза после того, как его ударили, он поднимался на ноги, и даже после второго раза еще пытался. Прости, Алексий, мы пойдем - он тяжелый.

Я сказал:

– Не надо нести его дальше. Положите тут, возле меня.

Они осмотрелись по двору - он уже был полон народу, потом снова глянули друг на друга; я понимал, о чем они думают: раненые не любят лежать рядом с мертвым. Тогда я сказал: "Ладно, я пойду с вами", поднялся с камня и побрел за ними. В портике нашел копье с обломанным наконечником и взял его вместо палки, опираться. Мы прошли еще немного и оказались на небольшой мощеной площадке перед алтарем. Рядом с ней находилась разрушенная стена, камни покрывала пыль; но я не мог идти дальше и сказал:

– Это место подойдет.

Они уложили его и, извинившись передо мной, забрали плащ и щит - им надо было носить других убитых. У Лисия была рана между шеей и плечом; его убило кровотечение. Он потерял столько крови, что тело у него стало не просто бледным, как обычно у мертвых, но словно чистый желтый мрамор. На броне у него запеклась кровь, и в волосах тоже. Шлем где-то потерялся, он лежал на спине, и открытые глаза смотрели прямо в небо, как будто что-то спрашивали. Мне пришлось долго нажимать рукой, пока они закрылись.

Тело еще не окоченело, но кожа заметно остыла. Он уже лежал просто одним из бесчисленных мертвецов. Всегда, с самого первого моего воспоминания о нем, ехал ли он верхом, шел ли, бежал или просто стоял на улице, разговаривая с кем-нибудь, я сразу выделял его среди других мужей, стоило лишь взглянуть; и невозможно было для меня, даже темной ночью, перепутать его руку с чьей-то чужой. А теперь начали слетаться мухи, и мне пришлось отгонять их.

Я был слаб, и разумом, и телом, будто маленький ребенок, и все же плакать не мог. Это хорошо, можете сказать вы: когда эллин умирает достойно, даже женщинам подобает сдерживать слезы. И меня тоже с самой ранней юности учили, какие положено испытывать чувства в таких случаях; и не было для меня тайной, что любимый мой смертен. Но я теперь я словно стал чужим и этой земле, и своей собственной душе. Ибо случившееся сказало мне: существуй такой бог, который заботился бы о жизнях человеческих, этот бог сейчас сам страдал бы вместе со мной. А когда я подумал, что Бессмертные живут далеко, в радости и вечном празднике, то мне показалось, что богов вообще нет.

Не знаю через сколько времени те люди, что принесли его, вернулись посмотреть, как я. Я сказал, что ничего, и спросил, видели ли они, как он погиб. Они ответили, что сами не видели, но слышали похвалы ему от тех, кто видел; а один заметил, что был на том месте позже, когда он умирал. Я спросил, говорил ли он с кем-то.

– Да, - ответил этот человек, - он говорил с Евклом, которого знал лучше, чем меня, и спрашивал о тебе; он, кажется, боялся, что тебя убили. Он сказал, что ты кричал, звал его на помощь, и я думаю, он получил рану, когда пытался пробиться к тебе. Мы рассказали ему, что тебя вынесли с поля боя, но рана не смертельная, и он как будто был доволен и чуть успокоился. Но к тому времени его разум уже понемногу затуманивался, и он начал зевать - я такое видел, когда человек истекает кровью. Потом он произнес: "Он позаботится о девочке". Выходит, у него есть ребенок? Я думаю, ты знаешь, что он имел в виду.

– Да, - ответил я. - Сказал он еще что-нибудь?

– Видя, что он вот-вот уйдет, Евкл спросил, хочет ли он оставить тебе что-нибудь на память. Он ничего не сказал, только улыбнулся. Я подумал, он просто не слышал. Но когда Евкл спросил снова, он сказал: "Все, что есть". Евкл указал ему на кольцо, и он попытался снять его, но оно было там долго, и он от слабости не смог. Евкл сохранил его для тебя, снял, когда он умер. А как раз в это время войска Города вообще ушли с Агоры, оставив нас хозяевами поля, и Фрасибул приказал трубить победу. Он открыл глаза и спросил: "Мы победили?" Я ответил, что да, и он сказал: "Тогда все хорошо, значит?" Евкл ответил: "Да, Лисий, все хорошо"; и после этих слов он умер.

Я поблагодарил его, и они пошли прочь. Когда они уже ушли, я поднял его руку и увидел, как они ободрали ее, снимая для меня кольцо. И только теперь я заплакал.

Вскоре на стенах Мунихии победители запели хвалебный гимн Зевсу. Я слушал, и голова моя уплывала, а все вокруг таяло в темноте: пока я шел, рана открылась и снова пошла кровь. Потом какие-то люди поднимали меня на носилки и еще спорили, жив я или нет. Я не заговорил, мне это казалось неважным, - просто лежал с закрытыми глазами и слушал песнь торжества.