Константин Федин - Необыкновенное лето

– А я вам десятый раз повторяю, что коммунхоз тут ни при чем, помещение забирает военное ведомство! Военная власть!

– Забирает, забирает! – какими-то пронзительными флейтами высвистывал сорвавшийся голос Дорогомилова. – Никому не позволено забирать имущество коммунхоза без его согласия и разрешения, да-с, да-с!

– Военному ведомству нужно – оно берет. Война, и – как вы изволите говорить – да-с! Война, и да-с!

– Нет, не да-с! Вы делаете плохое одолжение военному начальству, если выставляете его беззаконником!

– Я делаю не одолжение, а то, что надо. А насчёт беззакония вы потише. Будет законный ордер.

– Ордер от коммунхоза?

– Законный ордер.

– Законен только ордер коммунхоза!

– Не беспокойтесь.

– Это мне нравится! Меня лишают крыши, мне заявляют, что имущество и книги я могу, если угодно, проглотить – да-с, вы именно так выразились! – и мне же предлагают не беспокоиться! Но поймите же…

Пастухов стоял у окна, освещённый сверканием дня, и как ни щурился, не мог разобрать – что за человек надвигался по коридору, останавливаясь и оборачиваясь, чтобы парировать выкрики Арсения Романовича. Потом из темноты выплыли на свет сразу две фигуры. Первым шёл военный в великолепном френче и в надвинутой на брови фуражке с длинным, прямым, как книжный переплёт, козырьком и с щегольской крошечной рубиновой звёздочкой на околыше. С ним в ногу выступал, по плечо ему, человек с плотно замкнутыми устами, полуштатский-полувоенный, в галифе, пёстром пиджачке, в картузе с белым кантом, какие носят волжские боцманы. Пастухов загораживал проход, и военный, негромко шаркнув ногой, придержался, показывая, что надо дать дорогу.

В эту минуту Дорогомилов, протискиваясь вперёд, вытянул руки с воплем отчаяния:

– Александр Владимирович!

Он был в одной жилетке и старинной рубашке с круглыми накрахмаленными манжетами, жёстко гремевшими на запястьях, волосы его сползли на виски, перепутавшись с бородой, из-под которой свисали концы развязанного галстука в горошек.

– Александр Владимирович! Извините, пожалуйста, извините! Но послушайте. Приходит этот товарищ, осматривает квартиру и объявляет, что она будет занята военным комиссариатом. Прекрасно, прекрасно! Военным властям нужны помещения. Ну-с, а вы с семьёй? Ваш маленький Алёша? А я со своей библиотекой? А коммунальный отдел Совета, чьей собственностью является весь этот дом? Гражданина военного все это не интересует. Его интересует война.

– Виноват, – перебил человек, которого интересовала война.

Заложив большой палец за портупею, он на секунду прикрыл глаза, будто собираясь с терпением и призывая внять доводам разума. Момент этот Александр Владимирович счёл удобным, чтобы, кивнув, назвать свою фамилию с внушительной размеренностью, давно установленной им для тех случаев, когда он рассчитывал произвести впечатление. Военный стукнул каблуками и взял под козырёк – под свой импозантный козырёк и на свой удивительно особливый лад: собрав пальцы в горсть, он раскинул её и вытянул в лодочку у самого виска, словно погладив выбившуюся из-под околыша кудряшку.

– Зубинский, для поручений городского военкома, – сказал он совсем не тем голосом, каким только что перебранивался, и не без приятности. – Разрешите объяснить. Военный комиссар полагает занять верхний этаж дома под одно из своих учреждений. Гражданин Дорогомилов напрасно волнуется…

– Напрасно! – выкрикнул Арсений Романович и загремел манжетами.

– Совершенно напрасно, потому что ему, по закону, будет предоставлена, возможно, тут же, внизу, комната.

– Комната! Благодарю покорно! А библиотека, библиотека?!

– Относительно библиотеки лично я полагаю, что в случае её ценности…

– Кто установит её ценность? Вы? Вы? Вы? – исступлённо закричал Дорогомилов.

– В случае ценности, – продолжал Зубинский, слегка играя своим спокойствием, – она подлежит передаче в общественный фонд, в случае же малоценности…

– Малоценности! – почти передразнил Арсений Романович.

– В этом случае она, конечно, останется за её владельцем.

– Но помещение для книг, помещение! – требовательно возгласил владелец.

– Если недостанет помещения, тогда о книгах позаботится отдел утилизации губсовнархоза.

Дорогомилов качнулся к стене и произнёс неожиданно тихо:

– Вы слышали, Александр Владимирович?

– Да, – отозвался Пастухов, усмехаясь Зубинскому, – вы зашли, кажется, чересчур далеко.

– Я отвечаю на вопросы. Это моё мнение, не больше.