Вера Хенриксен - Святой конунг

— Он не отложил в сторону меч, он отбросил его далеко в сторону, да и рана его была не такой опасной, чтобы из-за этого прекращать борьбу… — заметила Сигрид.

Епископ сглотнул слюну.

— Откуда тебе это известно? — спросил он.

— Мне рассказал об этом Кальв, — сказала Сигрид. — Уже после сражения он сказал, что король умер смертью святого. Его лицо светилось, сказал он, когда он обратил взор к небу.

— Почему же тогда Кальв не пришел сюда сказать об этом?

— Он в походе.

Епископ недоверчиво посмотрел на нее.

— Это из-за тебя он покинул дом?

— Я не хотела прогонять его, — ответила она.

Он вопросительно уставился на нее.

— Сохранишь ли ты тайну исповеди? — спросила она. И когда он уверил ее в этом, она рассказала, почему Кальв уехал из дома. В заключение она сказала, что священник Йон считает, что Кальв стал пилигримом, хотя она сама сомневается в этом.

Епископ ничего не ответил, но по выражению его лица она поняла, что он тоже сомневается в том, что Кальв стал пилигримом.

— Я буду молиться за него, — сказал он. — За вас обоих, — добавил он.

— Я поняла, что Вы имеете в виду, говоря о святости короля Олава, — сказала Сигрид, — но когда я увидела его гроб в церкви Клемента, мне показалось, что я слышу крики из Мэрина.

— Бедное дитя, — сказала он, и голос его был мягок.

Она медленно повернулась к нему. Меньше всего она ожидала от него сострадания, в особенности после того, что сказала ему.

— Посмотри вокруг себя! — сказал он. — Разве ты не замечаешь самого великого чуда? Зло, причиненное людям королем Олавом, Господь обратил в благодеяние! Его смерть и последующее солнечное затмение привели людей к христианству. И не путем принуждения, как он делал это при жизни, а путем глубокого проникновения в сердца людей, чего, как я полагал, можно будет добиться только на протяжении нескольких поколений. Взгляни на происходящие теперь чудеса! Если и правда то, о чем ты говоришь, и есть какие-то преувеличения, то вправе ли мы осуждать людей за то, что они верят в это?

Сигрид задумалась.

— Если я и поверю в какое-то чудо, так это в то, что у Турира зажила рука, — сказала она.

— У какого Турира?

— У моего брата Турира Собаки. После сражения при Стиклестаде он сказал, что во время битвы был ранен в руку; большой палец был почти отрублен. Но когда он вытаскивал из тела короля свое копье, из раны конунга полилась кровь, и рана у него на руке вмиг затянулась.

Епископ уставился на нее.

— Ты уверена в этом?

— Я уверена в этом настолько, насколько могу быть уверенной, не видя все собственными глазами. Турир показывал мне свою руку, между большим и указательным пальцами был шрам, похожий на нить. Но я тогда не поверила ему. Я сказала, что во время битвы его могли ударить по голове.

Гримкелль покачал головой и рассмеялся.

— Сигрид! Сигрид! — сказал он. — Что может заставить тебя поверить в это? Если ты даже увидишь перед собой распахнутое врата рая и короля Олава возле трона Всевышнего, то я не уверен, что это убедит тебя. Ты не раз могла уже убедиться в том, что люди верят в то, во что они хотят верить, не обращая внимания на окружающих.

Сигрид захотелось возразить ему; она вспомнила, что нечто подобное ей самой однажды пришло в голову; это было вскоре после рождения Суннивы. Находились такие, которые считали, что она похожа на Кальва, и Сигрид подумала тогда, что люди видят то, что хотят видеть.

Она стала припоминать, не страдала ли сама подобной слепотой.

Но епископ снова стал серьезен.

— Ты говоришь о Мэрине, — сказал он, — ты говоришь, что когда была у гроба короля, то слышала доносящиеся из Мэрина крики. Я хочу, чтобы ты сегодня снова пошла в церковь Клемента и преклонила там колени. И если ты еще раз услышишь крики из Мэрина, тебе не следует думать о короле Олаве. Тебе следует думать о епископе Гримкелле, который до конца дней своих будет отпускать грехи за то, что произошло не только в Мэрине, но и в Намдалене и многих других местах. Ведь это он виновен, он, богоотступник.

Опустив голову, Сигрид молчала.

— Мы не смеем налагать на короля покаяние за его грехи! — вдруг воскликнул епископ. — Знаешь, какое покаяние он наложил на самого себя? Когда он совершил грех, работая в воскресенье, он сжег в ладони щепки, которые настрогал!

Многозначительно помолчав, он добавил:

— Надеюсь, теперь ты поверишь в святость короля, и это все, что я могу сказать тебе.

Он встал. Она тоже поднялась.