Андрей Серба - Убийцы для императора

— Пан есаул, какая честь… Что угодно вашей ясповельможности? — низко кланяясь, заговорил хозяин.

Не удостоив его взглядом, есаул протянул руку.

— Грамоту… Мигом, — тихим бесцветным голосом произнес он.

У шинкаря от страха отвисла челюсть и перехватило дыхание, на затылке зашевелились последние волосы. Откуда есаул знает о грамоте? Неужто схваченный казак все рассказал? Ответов на эти вопросы хозяин не знал, а изворотливый ум уже нашел выход из положения.

— Сейчас, ваша ясновельможность, сейчас… — плохо повинующимся языком зашептал он, пятясь от Недоли. — Для вашей милости хранил ее, только для вас.

Выбивая зубами дрожь, шинкарь метнулся к печке, достал грамоту. С заискивающей улыбкой отдал Недоле.

— Давно ждал вашу ясновельможность. Знал, что изволите прийти.

Все также глядя мимо хозяина, есаул взял грамоту, сорвал с нее печати, развернул. Его глаза быстро заскользили по пергаменту, брови нахмурились, на щеках вспыхнул румянец. Прочитав, он опустил руку со свитком, прикрыл глаза.

«…А потому, друже, позабудем в сию суровую и смутную годину личные счеты и обиды. Приглушим в душах праведный гнев, станем думать лишь о неньке-Украине и свято служить ей. Вспомним великое дело славного гетмана Хмеля и не дадим повернуть его вспять».

Есаул свернул грамоту, сунул ее за свой широкий пояс. Присел на ближайшую скамью.

— Может, горилки желаете, ваша ясновельможпость? — прозвучал голос шинкаря.

— Сгинь с глаз…

Сидя в жарко натопленной избе в окружении запорожцев, священник сдавал карты. Вошедший с улицы сердюк наклонился к его уху.

— Отче, тебя кличет молодая паненка.

— Кто? — спросил поп, едва не поперхнувшись от удивления.

— Родичка полковника Тетери. Без малого лошадь не загнала, покуда скакала до вас. Кабы не наказ полковника беречь ее и ни в чем не отказывать, ни за что не пустился бы с такой нетерпеливой в путь.

Священник бросил карты на стол.

— Панове, вынужден оставить вас. Неотложные дела, — проговорил он, вставая из-за стола.

Панночка поджидала священника у его телеги. Рядом храпел ее взмыленный конь.

— Зачем пожаловала, дочь моя? — спросил поп.

— Хочу помолиться о душах убиенных родителей.

Панночка была среднего роста, с небольшой, гордо посаженной головкой. Тяжеля русая коса спадала до пояса. Под длинными черными бровями тревожным блеском сверкали глаза. В облике девушки и во всей ее стройной, легкой фигурке было столько свежести, что священник почти физически ощутил лежащее на его плечах бремя прожитых лет.

— Зачем явилась сама? Разве не могла прислать Остапа? — зашептал он, не выпуская из виду прискакавших с панночкой сердюков, расположившихся невдалеке от поповской телеги.

— Не могла, его курень уже на том берегу. А дело спешное, не ждет ни часу.

— Говори.

— Шведы второй день как переплавляются у Шклова. А к россиянам подослали шляхтича Яблонского, дабы направить их в другую сторону.

— Знаю о том. Сам предупредил о месте переправы отца Лариона, при мне он отправил верного человека к казакам Злови-Витра. А на следующее утро привез ко мне полусотник Цыбуля отпевать царских казаков и своих сердюков. Мыслю, что сгинуло с теми покойниками и наше послание.

— Сгинуло одно — надобно слать другое. Переправе мы уже не помешаем, а как можно скорее остановить россиян и вернуть их обратно — в наших силах. Но поспешать им теперь следует уже не к Шклову, а Пропойску [6], поскольку именно туда замыслил двинуться от Днепра Левенгаупт.

— К Пропойску? — встрепенулся священник. — А не ошибаешься?

— Сама слышала разговор полковника Розена с Тетерей. Курень Остапа как раз и поскакал на разведку дорог в сторону Пропойска. Теперь понимаешь, отче, что нельзя нам терять ни минуты?

— Понимаю, добре понимаю. И уже прикидываю, как снова повидаться с отцом Ларионом.

— Будь осторожен, отче. Кирасиры Розена недавно схватили в шинке чужого казака, как думают, прибывшего с того берега. Казак на допросах молчит, а Розен оттого лютует. Велел сжигать по дороге все деревни и хутора, а также удвоить посты и секреты, дабы никто не смог пробраться ни к россиянам, ни от них. Даже не знаю, как тебе удастся попасть в лишнянскую церковь.

— Господь не оставит без помощи слугу своего…

Приказав вознице поставить телегу на ночь поближе к придорожным кустам и едва дождавшись темноты, священник скользнул в лес. В наброшенном поверх рясы белом полушубке он почти сливался с мутновато-белесыми цветами ночного осеннего леса, а два пистолета и сабля должны были оградить его от неприятностей при возможной встрече с сопровождавшими шведский обоз волчьими стаями. Стараясь держаться как можно ближе к деревьям и кустарникам, обходя стороной встречавшиеся на пути прогалины и освещенные луной поляны, он осторожно шел вдоль узкой лесной тропы, что вела от большака к маленькой деревушке. Вот и высокий пригорок, с которого должно быть видно расположенное в речной низине селение. Священник остановился, перевел дыхание, глянул с возвышенности вниз.