Андрей Серба - Заговор против Ольги

Когда в шатре остался один Ратибор, Ольга, откинувшись на спинку кресла, весело рассмеялась. Это было так неожиданно, что воевода вздрогнул.

— Я сделал что-то не так? — спросил он.

— Нет, ты поступил так, как я велела. И смеюсь я над ушедшим сейчас ромеем. Как часто иноземцы считают себя выше нас, русичей! Как смешны и жалки они в самолюбовании и кичливости. Мало кто из них может по достоинству оценить широту русской души, силу и мощь нашего народа. Ничего, всесильное время откроет им глаза, а великое дело Руси повергнет их в трепет. Так и этот ромей. Считая себя умнее меня, славянки, он хочет править моими руками Русью. Но я давно познала его лукавую душу, проникла в самые сокровенные ее тайники. И сейчас не он мной, а я играю им.

— Он опасен, великая княгиня, — заметил Ратибор. — Сегодня при тебе кто-то стрелял в княжича. Клянусь, что это злодейство — дело рук сподручных пригретого тобой ромея.

— Не сомневаюсь в этом. И хотя уверена, что ромею нужна не смерть княжича, а принятие им христианства, я не хочу рисковать жизнью сына. Поэтому, Ратибор, сегодня утром возьмешь Святослава к себе в дружину. Мудрейший из русичей — Асмус — его дядька, так пусть еще и храбрейший из воинов станет ему учителем. Пускай уже сейчас различает княжич друзей и врагов Руси, пускай отроком познает жизнь и думы русичей, пускай с детства растет защитником земли русской.

— Ты верно решила, великая княгиня, — дрогнувшим голосом произнес Ратибор. — Сама Русь станет учителем и воспитателем юного княжича, а в тысяцком Микуле он найдет умелого наставника и верного друга. Но что делать с ромеем?

— Забудь о нем. Ромей вероломен, льстив и двурушен, но таковы все, кто правит Новым Римом, нашим извечным недругом. А чтобы побеждать врагов, их надобно знать. Причем не только то, что они говорят о себе и пишут, выставляя напоказ, но и что таят, чувствуя в этом собственную слабость. Я многое уже выпытала у ромея, но сколько еще надобно узнать и понять… Хочу познать, как живет империя и управляют базилевсы двунадесятью народами, которые покорила Византия, как собирают они налоги и борются со смутами. Так пусть мой святой отец, сам того не ведая, послужит не только Новому Риму, но и Руси.

Заложив руки за спину, князь Лют ходил из угла в угол перед стоявшим в дверях горницы тысяцким Микулой.

— Я не звал тебя. Разве мои гридни не сказали, что после обеда я всегда почиваю?

— Сказали, князь. Но что значат слова гридней, коли брат нужен брату?

— Я не брат тебе, тысяцкий. Но раз ты пришел, готовься держать ответ за свои дела. О них я хотел говорить с тобой вечером, однако ты сам ускорил этот разговор.

— Слушаю тебя.

— Вчера утром на подворье Любавы, дочери покойного сотника Брячеслава, найден десяток побитых из луков варягов. В сей татьбе ярл Эрик винит тебя, киевлянина. А сегодня днем на поляне у Черного болота обнаружена еще сотня убитых викингов. И в этом злодействе ярл опять-таки видит твою руку. Он требует у меня управы на тебя.

Микула пристально глянул на Люта.

— Управы требует только варяжский ярл или ты тоже, полоцкий князь?

— Пока лишь ярл. Но если в смерти его викингов на самом деле повинен ты, готовься к ответу и предо мной, князем этой земли.

—Я всегда привык отвечать за собственные дела, и ничьи угрозы меня не устрашат. Но ты собирался говорить со мной о варягах вечером, давай так и поступим. А сейчас у нас есть более важные и неотложные дела.

Микула отошел от двери, приблизился к настежь открытому окну горницы. Расстегнул свой широкий пояс и положил его вместе с мечом на лавку. Принялся снимать кольчугу. Не понимая смысла действий тысяцкого, Лют с удивлением смотрел, как тот стянул с себя кольчугу, затем рубаху и, обнаженный по пояс, стал в поток солнечных лучей, льющихся через окно в горницу.

— Смотри, князь, — промолвил он, поднимая руку. И в лучах солнца под мышкой у тысяцкого Лют увидел выжженное каленым железом тавро: длинный русский щит и скрещенные под ним два копья. Это был тайный знак, что накладывался на тело каждого друга-брата, посвятившего в грозовую ночь на днепровской круче свою жизнь служению Руси и Перуну. Точно такой знак уже двадцать лет носил на своем теле и полоцкий князь.

— Здрав будь, брат, — тихо сказал Лют. — Прости за обидные речи, что слышал от меня. Но так говорил не с тобой, своим другом-братом, а с гонцом киевской княгини, на верность которой еще не клялся на своем мече. Отчего ты сразу не открылся мне?