Анатолий Знаменский - Не белы снега…

— Зачем про любовь? Познавательные книги, в смысле потока информации, — сказал он. — Читал вот недавно про исторические времена. В райцентре библиотекарша посоветовала. Книга под названием «В прекрасном и яростном мире».

— Чего же там?

— Факты! Из истории. При царе Петре, оказывается, тоже хотели канал Волго-Дон прорыть. А я, откровенно говоря, даже не подозревал. Имел существенный пробел по этой части…

— Гляди-ка! — поразилась Анастасия. — Ну, и как же? Чем дело-то кончилось?

— Ну, в те времена-то, конечно, у них не вышло. Техника не та, да и наука промашку дала… Выкопали канал, конечно, и шлюза учли, и всё прочее. Одно из виду упустили: откуда вода будет.

— Ах ты, господи! Незадача… И чего ж царь на это?

— Ну, царь дело знал! Велел главному штейгеру, который из немцев, голову отрубить, Чувство ответственности высоко было поставлено.

Никанор Иванович крепко затягивался «Беломором» и дыма почти не выпускал, в себя заглатывал.

— Так-таки и отрубили голову? — ужаснулась Анастасия.

— Само собой…

— А вода?

— Какая?

— Ну, в шлюзах-то! Как с водой-то дело кончилось?

— А-а, вон вы о чём… Ну, воды, конечно, не прибавилось, нет. Немец-то он, возможно, вредителем был…

— Ведь это беда — с каких пор! — снова поразилась Анастасия. — Дурь наша, господи…

Она убирала посуду. По тому, как резко и неосторожно, со звяком бросала тарелки и стаканы в тазик, швыряла мокрые, непротертые вилки в ящик стола, Никанор Иванович понял, что разговор и на эту тему иссяк. Задавил недокуренную папироску в пепельнице и поднялся. Спросил вдруг с неожиданной решимостью, напрямую:

— Николай-то… так при Коншине и живёт? Не раздружились они?

«Мне-то как быть? — слышалось в этом вопросе. — Ждать и дальше или, может, приискивать другое место?»

Анастасия перестала кидать посуду, руки у неё обмерли.

— Не знаю. Не пишут же. Чего об этом говорить!

— Может, жена к нему вернулась?

— Не знаю. Моё-то дело какое!

Никанор Иванович одевался трудно, никак не мог сразу найти левый рукав, топтался у двери.

— Вы вот давеча… про любовь, — сказал с видимым напряжением. — Любовь, конечно, дело молодое… А ежели все у нас теперь есть, отчего бы и не пожить, Настасья Семёновна? Чего же вы ждёте?

Она помогла натянуть пиджак, усмехнулась:

— Все у нас есть, Иванович, верно. Жизни токо нету!

Грубо, назло себе сказала, потому что верила ещё в другое. Своя судьба — хоть и за семью печатями, а всё же недаром жизнь идёт, недаром. Только дождаться, дождаться бы… И он, должно быть, понял эту её горячую неправду, толкнул двери. «Кричите, Настасья Семёновна? Кричите, значит, надеетесь… Когда не верят, так молчат наглухо, вот чего я вам скажу…»

Ветер не унимался. В саду шумело, расчищенную дорожку у крыльца опять перемело. Ощупью открыли калитку.

— Погодка! — недовольно буркнул Никанор Иванович. — Середь зимы снегу не допросишься!

— Конца не видать, — в тон ему вздохнула Анастасия, подавив усмешку. Пришли ей на память бабкины утки, что пригреблись по пыльному смету к окну клевать раннюю герань. И смех и грех!…

— До завтрева, — попрощался Никанор Иванович.

Анастасия промолчала, вспомнила про почтовый ящик.

Дождавшись, когда гость отойдёт в темноту, дрогнувшей рукой отодвинула фанерное донце самодельного ящика. Посыпалась сухая земля, и вдруг что-то воробышком клюнуло в чуткую ладонь.

— Письмо?! — ещё не веря себе, ахнула Анастасия.

Лампочка у потолка горела неровно: то вспыхивала бело и разяще, то угасала красно, и тогда виден был провисший волосок под слабым накалом. Видно, опять где-то закидывало ветром провисшие провода.

Лампочка мигала, но почерк сына на конверте она угадала сразу и почувствовала кружение в голове. Голова кружилась от дневной усталости, от длинного и скучного вечернего разговора, от ветра, лапающего закрытые ставни. Анастасия потёрла лоб и виски, неловко, одним боком присела к столу и дрожащими руками подержала письмо на просвете, чтобы, упаси боже, не разорвать сыновней весточки вместе с конвертом.

Что-то удерживало её… С какой-то пронзительной ясностью видела дымящийся окурок в пепельнице, чуяла что-то постороннее в хате.

«Господи! Будто вчера было… Сидел он тут же, на этом месте, и тоже „Беломор“ курил мелкой затяжкой… А я-то, я-то, дура!…»

Много ли времени надо, чтобы разорвать по краю конверт, но и за эти мгновения успела Анастасия чуть ли не всю жизнь свою перебрать, всколыхнуть в памяти, стиснув зубы.