Нина Молева - Ошибка канцлера

Неоконченный портрет остался в мастерской художника. Опечатанной. Недоступной для посторонних глаз. За навалом дел начальникам Канцелярии от строений заняться ею не доходили руки: умерший мастер – забытый мастер. Вдова с четырьмя мал мала меньше детьми не проявляла интереса к художническому скарбу – никаких лишних средств к существованию он в себе не таил. Когда через несколько лет мастерская все же была вскрыта – понадобилось лишнее помещение, – доставшиеся родным немногие холсты даже не сохранили своих названий. То ли вышедшая второй раз замуж вдова не знала изображенной на портрете царственной пары, то ли поостереглась ее объявлять – на престоле была императрица Елизавета Петровна, Анна Леопольдовна – в „жестокой ссылке“ вместе со всем семейством. У младшего сына художника возникла легенда об автопортрете родителей, так льстившая выслужившему дворянское звание чиновнику.

Оставалась Анна Леопольдовна в недолгие минуты ее самостоятельного правления. Но ей ли было вспоминать горькие минуты ненавистного брака, тем более единственный общий с мужем портрет. Внезапное исчезновение портрета – счастье, дар судьбы. Оказавшись у власти, она проявит совсем иные вкусы, найдет для себя иного художника, пусть из той же живописной команды Канцелярии от строений. Иван Вишняков напишет ее в удобном неглиже – „покойном“ платье, с которым правительница готова была не расставаться ни в личных апартаментах, ни на официальных приемах. Свободный светлый капот, неубранная голова под простым платком. Все ухищрения парикмахерского и портновского искусства, чудеса ювелирного дела оставляют равнодушной молчаливую, стеснительную женщину с тяжелым взглядом чуть раскосых темных глаз. Современники узнают в ней не мать, шумную, бойкую на язык, краснолицую толстуху, всегда пыхтящую, смеющуюся, обливающуюся потом. Скорее тетку – царевну Прасковью. И занималась Анна только своей любовью, ничего не сумев толком сделать ни для себя, ни для красавца фаворита.

Современникам оставалось удивляться: не приложить усилий даже к тому, чтобы распорядиться о достойном портретисте, известном при европейских дворах или хотя бы при своем, русском. Простой ремесленник из тех, что писали образа, театральные декорации, расписывали стены, – это ли не унижение для ее императорского высочества. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин втайне негодовал больше других. И тем не менее нет никакого чуда в том, что кто-то назвал Ивана Вишнякова „придворным художником“, а что, если подобная история произошла и со строителем Климента?

Правоподобно ли, что автор „Сказания“, так подробно и безошибочно называвший имена действующих лиц, участников климентовской истории, обстоятельства их жизни, мог не знать имени архитектора, по чертежам которого воздвигалась красавица церковь? Или безразлично отнесся к авторству? Сама ссылка на придворные круги утверждает обратное. „Придворный архитектор“, на которого ссылается „Сказание“, придавал замыслам Бестужева-Рюмина особое значение и вес. Поэтому отсутствие его имени также становилось загадкой. Именно загадкой – не случайностью. Долгие годы работы над материалами XVIII века убеждали: случайностей это столетие, по существу, не знало. Расчет, предусмотрительность, дипломатическая выверенность каждого шага, поступка, произнесенного, тем более написанного слова – его характерные и неотъемлемые черты.

Автор „Сказания“ мог опустить хорошо известное имя, потому что архитектор впал в немилость, перестал пользоваться в момент написания рукописи благоволением двора или тем более самого Бестужева-Рюмина. Или – потому что появилось новое причастное к строительству лицо, относительно которого предпочтительнее было не называть зодчего. Тем не менее ссылка на царский двор оставалась очень существенной, хотя и не облегчала поиска. Скорее всего, речь шла о человеке, не носившем звание придворного архитектора, а просто выполнявшем заказы двора.

Дорогая Эмилия!

Ты удивишься столь скорому моему письму. Поверь, это не моя прилежность. События у нас в Петербурге развиваются с такой быстротой, что я с моими письмами начинаю за ними не успевать. Итак, приготовься к настоящей сенсации.

Его королевского высочества герцога Курляндского Ернеста Бирона более не существует. Рука, к которой с таким благоговением спешили припасть многие, заключена в крепость, и не какую-нибудь, а вдали от столицы – в Шлиссельбурге. Ее обладателя ждет следствие, суд и приговор, который, скорее всего, окажется крайне суровым. Такова воля новой русской правительницы принцессы Анны.