Нина Молева - Ошибка канцлера

– Спору нет, ваше величество, родители Иоанна Антоновича к правлению неспособны.

– Неспособны, а кто ж тогда способен? Значит, вся надежда, что еще поживу, до лет его совершенных, а то и того дольше сама править буду. Чего ж заранее о наследовании говорить.

– Я думал о возможности регентства, которое внесло бы ясность и поселило доверие к младенцу.

– Опять за свое. Ход новый к власти облюбовываешь – тебе бы в регенты объявленные, тебе бы в правители!

– Но ведь это все только предположения, ваше величество, предусмотрительность, подсказанная интересами государственными.

– Какими там государственными, – твоими, герцогскими, биронскими. Ты расчеты-то свои не очень разводи: сколько кому жить – все в руце божьей. В чужую могилку, герцог, не ляжешь, да и своей не уступишь. Ты на мою смерть надеешься, а мне, может, на твоих похоронах судьба слезу пролить.

– Вы обижаете меня этим разговором, ваше величество.

– Обижаю, нет ли, так и ты меня обидел, только чего уж нам в наши-то годы обидами считаться – поздно. А тебе я вот что скажу: вызывай Алексея Бестужева в Петербург.

– Бестужева?!

– Оглох, что ли? Сей час посылай за Алексеем Петровичем в Гамбург, пусть теперь возле нас послужит. Да не о себе пекусь, не думай. Тебе Бестужев нужен. Сам пораскинь умом, племянница тебя лютой ненавистью ненавидит.

– Но власть регента могла бы…

– Все на это рассчитываешь. Да какие там права! Венец царский, наследственный, от отцов и дедов, и тот на голове еще удержать надо, а тебе-то некоронованному, на царство не венчанному, одним указом монархини назначенному – если только первой помру, если завещание напишу-то – каково придется? День гляди в оба, ночь спи вполглаза. Кто тебе добра желает, кому нужен ты! На регентское место всяк позарится, а Алешку, коли сам позовешь, к себе привяжешь. Ему с тобой тогда до конца идти. И переметнулся бы к Леопольдовне, да она уж не поверит. Проста, проста, а тут сообразит. Понял, что ли? И с Остерманом у него счеты давние. Лют он на него еще с каких времен.

– Поди, забыть успел.

– Бестужевы-то? Не из таковских. Этот ничего не забудет, разве благодарностью не погрешит. И то сказать, кто из вас ею грешен. Не ты ли с супружницей своей? Молчи, молчи! По-хорошему советую, потому что не желаю племянненки своей ненаглядной у власти видеть. А вы с Алексеем Петровичем на пару расстараетесь. Жизнь ей до последней минуты отравите, власти никакой не дадите, никакой волюшкой не порадуете.

– Исполню как прикажете, ваше величество. Спешу!

– Вот-вот, спеши. Да и тебя Алексей Петрович попридержит, ой как попридержит. Регент!

Если подниматься по парадной лестнице Михайловского дворца, где сегодня расположился Русский музей, то высоко под дымчатым потолком, между тяжело пружинящими атлантами, еле заметны полукруглые окна – глубокие провалы среди сплошь нарисованной лепнины. Кто, кроме специалистов, знает, что как раз за ними скрыт второй музей, многословная, подробная история живописи.

Надо пройти через несколько выходящих на фасад залов, огромными проемами открывающихся на сквер, свернуть в боковой коридор, долго считать пологие ступени в жидком свете колодца внутреннего двора, наконец, позвонить у запертых дверей – и ты в мире холстов. Нет, не картин, не произведений искусства – холстов, кажется, еще сохраняющих тепло рук художника, стоящих так, как им приходилось стоять в мастерской, где никто не думал об их освещении, выгодном повороте, развеске.

Картина в зале – предмет созерцания, восхищений. Между тобой и ею стоит незримая, но такая явственная стена признания, славы, безусловной ценности. Не о чем спорить и не в чем сомневаться: история сказала свое слово. Картина в запаснике – совсем иное. Это твой собеседник, близкий, физически ощутимый. Ему жадно и нетерпеливо задаешь десятки вопросов, и он отвечает – особенностями плетения холста, деревом и соединениями подрамника, открывшимися надписями и пометками, кладкой краски.

На этот раз в моем путешествии по запаснику – от портрета к портрету, от художника к художнику – не было заведомой цели. Нет, наверное, все-таки была, тайная, неосознанная, – дать волю поиску памяти. И через много часов, вне всякой связи с Матвеевым, случайная встреча: Екатерина II в юности, с некрасивым длинным желтым лицом в острых углах выступающих скул, рядом с будущим незадачливым императором Петром III, ее супругом. Молодой мужчина. Чуть поддерживая протянутую руку своей спутницы, будто представляет ее зрителям. Заученные позы, нарочито гибкие, танцевальные движения, великолепные платья – сходство с матвеевской картиной доходило до прямых повторов.