Михаил Каратеев - Карач-Мурза

– Дня два либо три пробуду, да и в обрат. Больше мне тут делать нечего.

– Опричь меня, не думаешь ли еще кого повидать?

– Думал попервах, сказавшись боярином Снежиным. побеседовать с князем Святославом Титовичем, дабы уразуметь, что он за человек, и кой-что от него вызнать. Но теперь не хочу: от тебя да от Софонова уже знаю, каков он есть, и боюсь, в разговоре, коли скажет он что худое об отце моем,– не сдержу себя, и будет беда.

– Упаси тебя Господь встреваться с ним, княже! Он тебя враз признает и живым отселе не выпустит, хоть ты ему никакого худа и не сделаешь. Это хитрая лиса и глядит далече. Вот он и Ольгердов зять, а перед Дмитреем Ивановичем тоже хвостом метет, дабы на своем столе и тогда остаться, ежели наши земли к Москве отойдут.

– Ну, в том он, может, и просчитается. А скажи, боярин,– спросил Карач-мурза после небольшого молчания,– жив ли еще Лаврушка, дружинник родителя моего, о котором много слыхивал я от Никиты?

– Жив. Только он Святославу служить не схотел и давно перешел отсюда к Брянскому князю Дмитрею Ольгердовичу.

– Ну и как он там?

– Живет неплохо. Двое сынов его старших, Василей да Никита, тоже уже служат в дружине у Брянского князя. Пишут его ныне боярским сыном Клинковым, по его родному селу, и он того заслужил: человек добрый, отважный воин и честь свою блюдет крепко. Раза три в году меня навещает, и мы с ним всякий раз подолгу вспоминаем минувшее и родителя твоего покойного, царство ему небесное.

– Сделай такую милость, Семен Никитич,– промолвил Карач-мурза, вытаскивая из кармана стянутый шнуром кожаный мешочек,– когда придет он сюда, дай ему вот это и скажи от кого. Здесь сотня золотых динаров.

– Сотня золотых динаров! Ты щедр в родителя, Иван Васильевич.

– Он честно служил моему отцу и не жалел для него жизни. Не деньгами бы платить за такую верность, но что иное могу я для него сделать?

– Ништо, Иван Васильевич, ему и золото сгодится. Ведь это целое богатство! А еще дороже будет ему ласковое слово твое, которое я перескажу, и весть о том, что не угас род князя Василея. Коли есть правда на свете, будешь ты еще у нас княжить!

Уже далеко за полдень, простившись со стариком, Карач-мурза тронулся в обратный путь. Вначале он ехал шагом, потом перешел на рысь и, наконец, безотчетно для себя, погнал коня вскачь, к великому удивлению Макара, ибо день выдался жаркий, а спешить было некуда. Вскоре Карач-мурза сам это заметил и, поймав себя на том, что думает об Ирине и ему не терпится ее увидеть,– с досадою перевел коня на шаг.

Странные мысли и чувства возбуждала в нем эта женщина. Он отдавал себе отчет в том, что с каждым часом она становится для него все более желанной, и в этом чувстве не видел ничего дурного или нечестного по отношению к своей жене, даже если бы оно завершилось тем, что у христиан называется изменой.

В мусульманской среде мужчина в этой области был совершенно свободен, и ни закон, ни обычай не обязывали его хранить верность своей жене или женам,– ибо в большинстве случаев их бывало несколько. На него налагалось только одно ограничение: не прелюбодействовать с чужою женой. Это рассматривалось в Орде как тягчайшее преступление и каралось смертной казнью, ибо такой проступок приравнивался к воровству: в данном случае женщина являлась чужой собственностью.

Но ведь Ирина была свободной! И если бы она захотела его полюбить, разве не могла бы она тоже стать его женой? Но нет, ведь она христианка и идти за мусульманина, за «поганого», да еще второй женой, разумеется, не захочет… Впрочем, кто знает? Любовь очень сильна. И, может быть, русская женщина умеет так любить, что…

Он не успел додумать, ибо лошадь его, плевшаяся теперь шажком, вдруг вовсе остановилась, и в тот же миг где-то рядом послышался сдержанный смех. Карач-мурза быстро поднял голову и с удивлением увидел, что находится в воротах софоновской усадьбы, а коня его держит под уздцы смеющаяся Ирина.

Прошло еще пять дней. Карач-мурзе уже не нужен был князь Святослав, но все же он откладывал свой отъезд, сам перед собой оправдывая эту задержку тем, что ему хочется принять участие в охоте на лося, а разведчики Павла Софонова все еще не выследили подходящего зверя. Но на самом деле причина была, конечно, другая: его удерживало растущее с каждым днем влечение к Ирине.

Он виделся с нею по нескольку раз в день, вернее, она была у него на виду с утра до ночи. Обычно тут же присутствовал старик Софонов, Павел или кто-нибудь из челяди, но нетрудно было встретиться с нею и с глазу на глаз и разговаривать совершенно свободно. Если бы Карач-мурза заметил, что она избегает этих встреч или что они ей неприятны, он бы сразу уехал. Но ничто не давало повода это думать, наоборот,– временами ему казалось, что она сама их ищет.