Михаил Каратеев - Карач-Мурза

Чтобы избежать искушения, он быстро выехал из города, и сопровождавший его Макар очень скоро разыскал усадьбу старого воеводы Алтухова. На крыльце большого, но изрядно обветшалого бревенчатого дома их встретил дворецкий и, почтительно поклонившись незнакомому, но богато одетому гостю, осведомился – зачем он пожаловал?

– Надобно мне видеть боярина Семена Никитича,– коротко ответил Карач-мурза.

– Семена Никитича? – переспросил дворецкий.– Что же, это можно. А как, батюшка, велишь сказать ему о тебе?

– Скажи, что приехал гость из дальних краев, которому он будет рад.

– А как звать-то твою милость, боярин?

– О том я ему сам скажу.

Через несколько минут Карач-мурза был введен в небольшую горницу, по-видимому служившую опочивальней. У одной из стен, на широкой и низкой лавке виднелась закрытая меховой полостью постель, упиравшаяся изголовьем в резной деревянный ларь; в углу, у трехстворчатой божницы, теплилась лампада; несколько потемневших от времени икон висели на стенах отдельно от божницы, придавая горнице вид монашеской кельи, ибо иных украшений в ней не было. У открытого окна сидел в кресле благообразный седой старик, на вид еще довольно крепкий. При звуке отворившейся двери он повернул голову к вошедшим и промолвил:

– Добро пожаловать, батюшка! Не обессудь, не могу тебя признать – темен.

– Да хранит тебя великий Господь, боярин! Вели своему человеку выйти, ибо то, что я стану говорить, не должны слышать ничьи уши, кроме твоих.

– Выдь, Ивашка,– коротко приказал старик вошедшему вместе с гостем дворецкому.

– Семен Никитич! – сказал Карач-мурза, когда дверь за дворецким затворилась и по ту сторону послышались удаляющиеся шаги.– Помнишь ли ты князя Василея Пантелеевича?

– Помню ли я его! – воскликнул старый воевода, весь подавшись вперед и не скрывая овладевшего им волнения.– Вот уже, почитай, тридцать годов нету дня, чтобы я его не вспоминал! И теперь слышу его голос! Ужели же?! Быть того не может! Знаю, погиб он давно… Кто же ты, молви для Бога?

– Я сын его.

– Сын Василея Пантелеича! Да как же так? Вот радость-то послал Господь! Ну, дай обниму тебя,– говорил старик, довольно легко поднявшись с кресла и делая шаг к Карач-мурзе. Они обнялись и троекратно расцеловались.– Как же звать-то тебя, мой княжич?

– Зови Иваном.

– Иван Васильевич! Ну, садись, родной, и сказывай все, с самых начал! Ничего не упусти! Ведь вот радость-то какая! Ровно бы снова с князем моим беседую, как бывало. У тебя голос в точности как у его. Ты, верно, и лицом с ним схож?

– Люди сказывают, что так,– улыбнулся Карач-мурза.– Только глаза у меня синие и бороды не ношу, а то, пожалуй, меня бы тут многие признали.

Больше двух часов длилась их беседа. Карач-мурза расска л старому боярину о смерти князя Василия и Никиты, а также все о себе, ничего не утаив. Алтухов, в свою очередь, ведал ему многое из того, что произошло за минувшие годы в Карачевском княжестве, и о нынешнем положении здешних дел.

– А ты, Иван Васильевич,– спросил он в конце,– так ли просто сюда заехал либо есть у тебя что особое на уме?

– Приехал я поглядеть на землю отцов, благо случилось быть поблизости,– ответил Карач-мурза, – а иного на уме не держу. Доколе Карачевской землей Литва володеет, тут все одно ничего не сделаешь. Пусть бы даже весь народ похотел меня своим князем,– нешто Ольгерд попустит, чтобы согнали со стола его зятя?

– Вестимо, нет. Покуда он тут государствует, и Святослав на своем княжении крепок. Но близится война с Москвой. И ежели князь великий Дмитрей Иванович одолеет Ольгерда. будет иное.

– Это истина. Но едва ли то скоро сбудется: у князя Дмитрея Ивановича, опричь Ольгерда, и иных ворогов много. Доколе не приведет он в покорность Тверь, Рязань и прочих,– ему только бы самому от Литвы отбиться, а не то что у нее земли отымать.

– Уповай на Господа, княже. И коли хочешь послушать моего совета,– покинул бы ты Орду и шел бы в службу к Московскому князю.

– Он и сам меня звал… Может, тем я и кончу, а другом ему поклялся быть навеки. Но порвать с Ордою мне не просто, я в ней родился и всю свою жизнь прожил.

– Да в сердце-то своем ты кто – русский или татарин?

– В том и горе мое, Семен Никитич, что сердце-то надвое раскалывается! Вот здесь, на земле своих предков, русский я, да и только, и Орда мне почти ненавистна. А в то самое время у меня и мать, и жена, и дети татары, и вяжет меня с Ордою моя воинская честь.

– Коли так, надобно ждать, Иван Васильевич. Придет день, и сердце твое само за тебя решит. Только я уже наперед знаю, каково будет его решение… Ты что же, надолго сюда?