Михаил Каратеев - Карач-Мурза

Железная, нерассуждающая дисциплина и слепое повиновение полученному приказу составляли основу татарского воинского воспитания. Такое воспитание получил и Карач-мурза. Отправляясь послом в Москву, он не допускал и мысли о том, что воля пославшего его хана может быть не исполнена. Но он искренне хотел, чтобы это произошло мирно, без насилия и без обид, ибо ехал на Русь преисполненный доброжелательства и, кроме того, хорошо знал, что великий хан Азиз-ходжа остановил свой выбор на нем именно потому, что и сам желал окончить дело миром: хан полагал, что Карач-мурза, в совершенстве владеющий русским языком и сам полурусский, лучше, чем кто-либо, сумеет помирить двух враждующих великих князей и установить между ними согласие.

Не понимая еще всей сложности внутрирусской обстановки и отношений, ханский посол наивно думал, что оба русских князя и сами стремятся к тому же и что он, таким образом, окажет услугу им обоим. А потому холодно-высокомерный прием, оказанный ему Дмитрием, его удивил и в глубине души обидел. И, вместе с тем, окончательно склонил его симпатии на сторону Тверского князя, которого он и прежде готов был считать жертвою коварства и недопустимого нарушения законов гостеприимства со стороны князя Московского.

Понимая, что митрополит пожелал его видеть вовсе не для разговора о своих ордынских знакомых, а лишь ради того, чтобы извлечь из этого свидания какую-то пользу для князя Дмитрия Ивановича, в ущерб Михаилу Тверскому,– Карач-мурза заранее решил быть непреклонным и требовать точного исполнения ханской воли.

– Рад тебя видеть, князь! Спасибо, что исполнил просьбу мою и зашел навестить старика, – сказал Алексей, поднимаясь навстречу гостю, приветствовавшему его почтительным восточным поклоном.– Не обессудь только за прием: я смиренный служитель Божий и хоромы мои небогаты.

– Мудрость и добродетели хозяина являются лучшими украшениями жилища,– с обычной для Востока цветистой вежливостью ответил Карач-мурза.

– Садись сюда, сделай милость,– продолжал митрополит, опускаясь в свое кресло и указывая посетителю на другое, стоявшее сбоку стола. – Чай, ты находился либо наездился по Москве до устали!

– Я сегодня никуда не выезжал, святой отец,– садясь, сказал Карач-мурза. – Все примечательное и достойное внимания, что мог я увидеть в городе вашем, я уже обсмотрел за те четыре дня, которые провел здесь, ожидая приема у великого князя.

– Что же, приглянулась тебе наша Москва?

– Да, святой отец. Вы умеете устраивать свои жилища, жить чище, красивее и удобней, чем живут другие народ: которые я видел.

– Ну, жилища что! Тебе, как воину, наши но стены да башни, надо быть, куда любопытнее было видеть.

– Это правда, аксакал,– ответил Карач-мурза, непроизвольно называя святителя так, как обычно называли его татары, – мне бы хотелось их обсмотреть. Но я к ним близко подъезжал и даже почти не глядел в их сторону.

– Почто так? – удивился митрополит.

– Потому что, если великий хан станет меня расспрашивать об этих укреплениях, я должен говорить ему правду, и я скажу: я видел их только издали и потому не могу судить ни о толщине, ни о высоте московских стен, ни о том, с каков стороны их лучше брать.

– Вот ты какой! Хотя и татарин, а Русь тебе, видать, тоже чем-то мила?

– Я воин, а не лазутчик, святой отец,– уклончиво ответил Карач-мурза.

– Ну, ну, пусть будет так… А скажи мне, князь, почто И тебя бунчук о трех хвостах? Ты не родич ли будешь великому хану?

– Великому хану Азизу-ходже, да продлит Аллах его драгоценные дни, моя мать доводится двоюродной сестрой

– Так… Стало быть, ты и великому хану близок, Руси нашей будто зла не хочешь?

– Ты сказал истину, почтенный старец.

– А ныне утром мне подумалось иное…

– Почему, аксакал? Разве я сказал что-нибудь против Руси?

– Прямо не сказал… Но ты хочешь, чтобы мы от себя отпустили безоговорно злейшего ворога Руси, князя Михайла Тверского.

– Такова священная воля великого хана,– сразу насторожившись, ответил Карач-мурза,– и ежели вы не хотите себе беды, она должна быть исполнена.

– Исполнить-то ее, вестимо, надо. Но исполнить можно по– разному, и это уже в твоей, а не в ханской воле.

– Мой слабый ум не в состоянии проникнуть в глубину твоей мудрой мысли, святой отец.

– Мы бы князя Михаилу Александровича и сами давно отпустили с Богом, ежели бы он Дмитрею Ивановичу крест поцеловал.

– А зачем целовать? От великого хана ему на то повеления не было.