Михаил Каратеев - Карач-Мурза

– Вот ты и разумен, почтенный эмир,– закончил он. – Воровской хан укрепил на Руси воровского князя, и теперь течет к нему в сундуки русская казна. Где же тут польза законной царицы нашей, Тулюбек-ханум, да сохранит ее Господь! А ежели бы захотела она порадеть о правде, давши мне ярлык на великое княжение, было бы иное: всю русскую дань я бы ей одной посылал!

С этими доводами Улу-Керим не замедлил согласиться и обещал Тверскому князю свое полное содействие. Это дело представлялось ему настолько выгодным для Тулюбек-ханум, что в ее согласии он ни на минуту не сомневался, в то же время рассчитывая этой услугой укрепить и свои собственные позиции в той осторожной, но настойчивой борьбе, которую он исподволь вел против Карач-мурзы.

На следующий день Улу-Керим доложил великой хатуни о цели приезда Тверского князя и красноречиво распространился о той огромной пользе, которую принесет выдача ему просимого ярлыка. Далее, ловко дав понять, что это дело столь выгодно обернулось только благодаря его умелому посредничеству, Улу-Керим убедительно советовал назначить русскому князю прием как можно скорее и милостиво удовлетворить его просьбу.

Тулюбек– ханум выслушала своего везира, в его доводы показались ей вполне разумными. Но всякое проявление поспешности в таких делах она считала несовместимым со своим ханским достоинством и потому ответила:

– Пусть русский князь подождет. Я над этим подумаю и, когда мое решение созреет, объявлю ему свою волю.

– Если разум обыкновенного человека подобен свече, то твоя мудрость сияет как солнце, великая госпожа,– с низким поклоном промолвил Улу-Керим. – Но если ты захочешь выслушать совет твоего преданного слуги, то я скажу – здесь лучше не думать долго. Тверской князь может поехать к Мамаю.

– Зачем он туда поедет? Не сказал ли ты сам, что Мамай дал ярлык Московскому князю?

– Это так, благороднейшая ханум. Но разве ты не знаешь Мамая? Если Тверской князь заплатят больше, Мамай передаст ярлык ему. А Тверской князь может заплатить очень много: он привел с собою шесть коней, нагруженных золотом.

– Если Тверской князь уже приехал сюда, то он не уедет, пока не узнает моего решения. Но даже если бы он получил ярлык от Мамая, не значит ли это, что ко мне приедет за ярлыком Московский князь? И может быть, это будет для меня выгодней. Прежде чем ответить что-либо Тверскому князю, я подожду возвращения Карач-оглана. Никто не знает русских дел и русских князей так хорошо, как он.

– Это истина, мудрейшая из повелительниц! – не сморгнув глазом, ответил Улу-Керим, которому именно этого хотелось избежать. – Карач-оглан должен все это знать, потому что среди русских князей у него есть друзья и родственники, к которым принадлежит и Московский князь. Но кто знает, когда вернется Карач-оглан? Все, кто видели его жену, говорят, что это прекраснейшая из женщин Хорезма, и он, наверное, не очень спешит ее покинуть…

– Ты уже слышал все, что тебе надлежит знать, и больше я не хочу сегодня говорить об этом,– сухо промолвила Тулюбек-ханум, слегка изменяясь в лице, что не укрылось от зорких глаз везира.– Передай Тверскому князю: он будет извещен о дне, когда я пожелаю объявить ему свое решение. А теперь можешь идти!

– Пятясь к двери и отвешивая поклоны, Улу-Керим покинул великую хатунь, очень довольный тем впечатлением, которое произвели его слова о Карач-мурзе.

В тот же день он сообщил князю Михаиле Александровичу, что скоро ему будет назначен день приема, и заверил в том, что ярлык ему будет дан.

Тулюбек– ханум очень скоро пришла к заключению, что Улу-Керим прав: зачем долго тянуть? Если даже Карач-мурза вернется скоро,-его совету в этом деле доверять нельзя, потому что он будет заботиться о выгоде своего друга и родича Московского князя. Но кто знает, когда и какая польза ей от Москвы? А Тверской князь уже здесь, в Сарае, только и ждет ее слова, чтобы пересыпать в дворцовую сокровищницу кучу привезенного с собой золота…

Четыре дня спустя она решила на завтра назначить день приема в послала за Улу-Керимри, чтобы через него уведомь о том Тверского князя. Но к тайной ее досаде, к которой, впрочем, непроизвольно примешалась и некоторая доля чисто женской радости,– вместо Улу-Керима в комнату вошел Карач-мурза. Он казался усталым и хмурым, глаза его почти не потеплели даже тогда, когда, отвесив ей почтительно низкий поклон, он поднял голову и, взглянув на нее, промолвил: