Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана

– Не пришлось бы еще нам Василею крест целовать!

– Коли о том речь зайдет, отказываться покуда нельзя, но и целовать негоже. Будем чем ни есть отговариваться

– Ну, ладно, значит, на том и стали! Наливай, Святослав, кубка. Выпьем за удачу дела нашего, и да поможем нам Господь!

Собеседники еще долго сидели в трапезной, обсуждая второстепенные вопросы, стараясь предусмотреть все а наставляя Святослава Титовича, как вести дело с ханом и что ему говорить. Наконец, когда во дворе пропели вторые петухи, все встали.

При выходе Андрей Мстиславич, как бы невзначай, обратился к Шестаку с вопросом:

– А ведомо ль тебе, Иван Андреич, где сейчас хранится отцова духовная?

Шестак пристально и понимающе взглянул на звенигородского князя.

– Досе хранилась всегда в крестовой палате, в алтаре. А вот как потребовал ее к себе Пантелей Мстиславич,– с той поры я ее там не видел. Либо она в опочивальне князя, либо Василей к себе унес. То я могу вызнать точно.

– Вызнай, Иван Андреич, не помешает.

Тура мя два метали на рогах своих с конем вместе, олень мя бодал, а лоси один ногами топтал, а другой рогами бодал. Вепрь мне с бедра меч оторвал, медведь ми у колена потник прокусил, лютый зверь скочил на мя и с конем поверже, а Бог мя соблюде. Владимир Мономах («Поучение»)

Через три дня княжич Святослав, сопутствуемый ком дружинников и снабженный богатыми дарами для хана Узбека, великой хатуии(X а т у н ь – главная жена хана) и кое-кого из влиятельных татарских вельмож, выехал в Орду. В целях сохранения тайны всем было сказано, что он послан отцом с подарками к рязанскому князю Ивану Ивановичу, дочку которого Тит Мстиславич сватал для своего второго сына, Ивана.

Отправив посла, все остальные участники заговора возвратились к своим обычным делам. Мрачный и раздражительный Тит Мстиславич, стараясь заглушить в себе суеверный страх и голос совести, настойчиво твердивший, что заслужил посмертное проклятие отца, – с головой ушел хозяйственные заботы. Спокойный и со всеми ласковый Андрей Мстиславич, после долгого разговора с глазу на глаз боярином Шестаком, отправился к себе в Звенигород, Шестак, заметая следы, проследовал из Козельска в свою вотчину, навел там порядки н в конце октября возвратился в Карачев,

В стольном города тем временем жизнь текла своим чередом. Давно минул праздник Покрова пресвятой Богородицы, прошел и Дмитриев день, а князь Пантелеймон Мстиславич, вопреки тайным предсказаниям ведуна Ипата и своим собственным предчувствиям, не только продолжал жить, но н чувствовал себя значительно лучше. Он начал даже покидать свое кресло и, опираясь на палку, самостоятельно передвигаться по горнице.

В городе, да и во всем княжестве, царили мир и тишина. Беспокойный сосед, князь Глеб Святославич, всецело поглощенный борьбой со своими бунтующими подданными, карачевских рубежей больше не тревожил. Бдительность и сторожевую службу в Карачеве вновь ослабили, семейные дружинники жили по домам, запасаясь дровами и подготовляя свои хозяйства к суровой зиме. Во владениях карачевских князей голод вообще был редкостью, нынешний же год выдался особенно урожайным. Крестьяне наполнили зерном закрома, легко уплатили положенные подати и будущего не страшились. По деревням варили брагу, правили свадьбы и весело готовились к зиме.

В связи с этим общим благополучием у Василия забот было не много. Почти все свободное время он проводил на охоте или в усадьбе у Аннушки. Последние встречи их были, впрочем, не очень радостны.

Василий и прежде не обманывался в том, что рано или поздно, но придется отказаться от Аннушки и взять себе жену из княжеского рода, быть может, вовсе ему чуждую и нелюбимую. Но он отгонял от себя мысли об этом не близком еще, как ему казалось, будущем. После же ночного разговора с отцом он вдруг ясно ощутил, что это будущее уже надвинулось почти вплотную и что дни его счастья с Аннушкой сочтены. Теперь это счастье ему казалось особенно ярким, а мысль необходимости отказаться от него – особенно мучительной.

Аннушка, проводившая большую часть времени в одиночестве и занятая только своими мыслями о Василии и об их отношениях, давно уже осознала неминуемость такого конца и была к нему лучше подготовлена. Она полностью отдавала себе отчет в той, что с уходом Василия в ее жизни ничего не останется, кроме тоски и воспоминаний, ибо другого она полюбить не сможет и не захочет. И все же она была готова принять этот сокрушающий удар безропотно, кап расплату за недолгое счастье, подаренное ей судьбой. Правда, она пришла к этому не сразу, вначале все существо ее восставало против необходимости уступить любимого другой женщине, ее заранее сжигала ревность к этой еще неизвестной сопернице. Но постепенно она примирилась с этим, и любовь ее мало-помалу приняла характер самоотречения.