Вячеслав Усов - День гнева

Посланцам поручили вызнать, скоро ли драка.

Впечатления от глубинки, даже от западных земель, не обнадёживали. Крестьяне страшились новой «боярщины», не ограниченной хотя бы царским произволом. Только в Москве запахло дымом. Вот так же, вспоминал Игнатий, попахивало перед великими московскими пожарами в сорок седьмом году. Тогда кончилось разорением города, убийством родичей царя, но сам он отсиделся на Воробьёвых горах. У чёрных людей недостало решительности, не столковались со стрельцами и крестьянами. Вместе они — сила непобедимая, особенно если в руководители взять Шуйских да казацких есаулов. Да скрепить, как в Империи, особой верой наподобие Лютеровой — в России не умерла ересь Косого и жидовствующих...

В Кремле у него нашлись знакомцы, тайные приверженцы той самой ереси и вольномыслия среди писцов и подьячих. Те даже себе не признавались, как ждут кончины государя. «Даст Бог, конечно, оздоровеет!» О том же кричал теперь стрелецкий пятидесятник перед Фроловскими, слабее укреплёнными воротами, куда подтягивалась толпа. Государю-де лучше, шум его растревожил, шлёпайте по торгам, уже ваши лавки ворье подламывает. Доверчивые подались в Ряды, большинство не дрогнуло. На площадь из Кремля и переулков выходили всё новые стрельцы. Позже рассказывали, что к исходу дня число их на московских улицах перевалило двенадцать тысяч.

Казаки лучше других соображали, в какие неразмыкаемые клещи их возьмут по первому приказу. На башенных раскатах зажравшимися свиньями пошевеливались пушки. Вновь и отчаяннее закричали бирючи [100] Бирючи — вестники, глашатаи в допетровской Руси. , что государь жив. Казаки решили уходить. Приезжим в столице лучше не нарываться. Их не задерживали, но было знобко пробираться между рядами стрельцов, игравших бердышами. Одно касание выпуклого лезвия вспарывало армяк. Добравшись до ночлега, погуторили: жив или нет, а видно, что дело к смерти.

Игнатий спозаранку отправился в дьячую слободку за вестями. Вернулся захмелённый и весёлый. Бирючи лгали, царь помер накануне. Всю ночь бояре присягали Фёдору. Могли управиться быстрей, но с Афанасием Нагим вышла нечаянная «пря». Он ставил некие условия о правах царевича Дмитрия.

Против него и незаконного царевича объединились недавние противники — Бельский, Годунов, Мстиславский, Юрьев, Шереметев. Нагого посадили в башню. Кто верил, что Годунов и Бельский руками лекарей и северных колдуний извели царя, полагали, будто и Афанасию Фёдоровичу недолго жить. По впечатлениям приказных, в Кремле было так мутно, страшно, непостоянно, что, будь их воля, не ходили бы на службу. А работы невпроворот: считать казну, опечатывать бумаги, составлять списки служилых для присяги... Пря сверху непременно расползётся по низам. Опекунами Фёдора назначены бояре Мстиславский, Шуйский, Юрьев. Четвёртым называли Богдана Бельского, но совершенно точно — не Годунова. За Бельского — дворовые, опричные стрельцы. Иван Петрович Шуйский спешил из Пскова. Посадская надежда... Ужели настало время долгожданной расплаты, объединения посада с опальными боярами, чьё правление обещало облегчение, освобождение—всем... Мстиславский, Шуйский, Романов, Юрьев — против Бельского и Годунова?

Весёлый мартовский ветер просвистывал Москву от Арбата до Зарядья, выхлёстывая зимнюю затхлость из слободок Столешников, Лучников, Псарей и Палачей. А к Оружейникам, что за Никитскими воротами, уже похаживали молодцы от выборных «лучших людей посадских», выспрашивая, много ли стрельцов в охране арсенала, недавно вынесенного за пределы Кремля. Игнатий по памяти того, сорокалетней давности восстания вновь чувствовал если не прямую подготовку, то готовность к нему. Народный бунт, как и болезни, и самоубийства, имеет причину и предлог, нередко принимаемый за причину. Уж если натура отчаявшегося самоубийцы не готова к смерти, он и отраву изблюет. Готовность копится, как деньги в кубышке, не в один день. Видимо, даже под зловонной волчьей шкурой опричнины она не задыхалась насмерть, тлела, исходила мечтаниями и разговорами. И вот теперь, когда шкура сброшена, явилось множество людей, готовых выразить и возглавить возмущение, у них — свои доверенные свойственники, родичи, знакомцы, готовые передавать оружие и приказы. Вместе они сплетаются в бунташную сеть, незримо наброшенную на город. Осталось найти предлог и имя, звучащее как лозунг или программа.

Имя было: Иван Петрович Шуйский. Василий Шуйский с земскими боярами сидел в Кремле. От них зависело — кинуть клич, воззвать к посаду и земскому дворянству. Опричные стрельцы не устоят, у Годунова военной силы нет, одно родство с уродивым царём. Однако в Кремле творилось непонятное. Новости сочились через ворота скупо, раздражающе, копились в слободках дворовых мастеров — Столешниках и Кадашевке, оттуда растекались по городу и обсуждались на сходках у кончанских старост. И неизвестно, кто раньше догадался о замысле Богдана Бельского — они или годуновские шпыни.