Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

В то утро меня разбудил настойчивый телефонный звонок. Машинально взглянул на часы — без двадцати семь. За окном пасмурно, кажется, идёт дождь.

Звонил знакомый полковник:

— Включай радио.

— Что случилось?

— Военный переворот. На улицах танки.

Бросаюсь к трёхпрограммному радиоприёмнику — по всем программам бодрые советские песни, бравурные марши. Включаю телевизор — по всем программам — «Лебединое озеро».

Звонит мой друг, писатель Эдуард Просецкий:

— Они уже закрыли все демократические газеты, заткнули независимые радиостанции. Только «Эхо Москвы»... Передали призыв Президента: к Белому дому... Митинг... Борис Николаевич обратился к народу... Только что по «Эху Москвы»... С танка...

— С танка?

— Да. Несколько экипажей не подчинились приказу путчистов. Они будут защищать Белый дом. Встретимся у дверей со стороны Москвы-реки.

— Хорошо.

Телефон надрывается — звонят друзья. Всех объединяет одно — к Белому дому, где заседает Верховный Совет Российской Федерации, не подчинившийся гекачепистам.

«Так... — приказываю я себе. — Спокойно. Сосредоточиться... Нет, ничего у них не выйдет...»

Теперь я звоню по телефону и всем говорю одно и то же:

— Ничего у них не выйдет. Вот увидите: несколько дней, может быть, неделя. Это последние судороги (наивно утверждаю я) коммунистического режима. — У меня нет никаких доводов, только интуитивное убеждение: возврата быть не может. — Мне не верят. — Вот увидите, — упрямо убеждаю я.

Уже двенадцать часов! Как летит время... Надо спешить.

Я живу у станции метро «Филёвский парк». Доехать до «Арбатской» и оттуда, по Калининскому проспекту — к Белому дому. Наверняка на проспекте уже собираются люди — те, кто за нашего младенца, российскую демократию, те, кто с Президентом.

...Вагон переполнен. Напряжённые, хмурые лица. Все молчат.

Между станциями «Киевская» и «Смоленская» мост над Москвой-рекой.

Никогда не забуду... Память на всю жизнь.

Поезд выкатывается на мост и вдруг резко тормозит, движется медленно-медленно — машинист как бы говорит нам: «Смотрите». Все взоры обращены к левым окнам вагона. За ними — небо в рваных чёрных тучах, голубые просветы неба, сильный ветер — рябь на серой воде Москвы-реки. И — Белый дом как твердыня новой свободной России, как последняя надежда. Над ним трепещет на ветру российский флаг — белое, красное, синее.

А на Бородинском мосту, который ближе к Белому дому, — зловещей вереницей застыли серо-зелёные танки.

В вагоне тихо плачут женщины...

Выхожу на «Арбатской». Народу много, у кинотеатра «Художественный» молодой мужчина с бородкой, в очках, на лацкане пиджака значок — портрет Ельцина, раздаёт листовки. Эту листовку (среди других, оказавшихся у меня в те дни) я храню как историческую реликвию:

«ПРЕЗИДЕНТ

Российской Советской Федеративной Социалистической Республики

УКАЗ

В связи с действиями группы лиц, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю:

Считать объявление комитета антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот, являющийся не чем иным, как государственным преступлением.

Все решения, принимаемые от имени так называемого комитета по чрезвычайному положению, считать незаконными и не имеющими силы на территории РСФСР. На территории Российской Федерации действует законно избранная власть в лице Президента, Верховного Совета и Председателя Совета Министров, всех государственных и местных органов власти и управления РСФСР.

Действия должностных лиц, исполняющих решения указанного комитета, подпадают под действие Уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону.

Настоящий Указ вводится в действие с момента его подписания.

Президент РСФСР Б. Ельцин

Москва, Кремль

«19» августа 1991 года

12 час 10 мин».

...Да, нас много, много! И все движутся в одном направлении: в подземный переход, на Калининский проспект, а дальше — к Белому дому.

Ветер... Срывается короткий дождь. Как много людей, моих единомышленников! И преобладают молодые лица.

Что-то выпрямляется в душе. Удручённое состояние, которое ещё в вагоне метро я безуспешно пытался преодолеть в себе, сменяется подъёмом, верой: «Мы победим!»

...В том месте, где в Калининский проспект вливается улица Воровского (теперь ей вернули прежнее название — Поварская), между церковью Семиона Столпника, превращённой, хочется верить — пока, — в выставочный зал, и одним из старейших родильных домов Москвы № 7 («дом Грауэрмана» — трёхэтажное массивное здание в готическом стиле, со стрельчатыми окнами; теперь в нём целая обойма новых контор и фирм) — стихийный митинг: грузовик с опущенными бортами, стул вместо трибуны, на нём женщина, что-то кричащая в мегафон. Пока подхожу, не слышно.