Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

«Ты тогда помог им?»

«Да, я тогда помог Прохору Заикину и всей его семье. Но я был не в силах помочь всем. Всем середняцким хозяйствам... Уже не мог...»

«Почему, Гриша?»

«Восемь лет... Надя, восемь лет, пока я возглавлял российскую кооперацию в деревне, мы нащупывали конкретные формы того, о чём Владимир Ильич говорил лишь в общих чертах... И мы вышли на этот ленинский путь! Шаг за шагом... Вот, Надя, когда была помощь нашего государства миллионам Заикиных. Мы создавали фундамент для строительства той социалистической деревни, на которое Ленин определил несколько десятилетий, мирного строительства... И внезапно, в один год, одним ударом...»

«Что, Гриша?»

«Всё, что было создано, что давало такие результаты!.. Да, да... Одним ударом. Двадцать девятый год... Коллективизация, предложенная Политбюро, варварские темпы, разорение середнячества, насильственный метод».

«Сталин?»

«Тише, Надя, тише... Ты погубишь себя. Я не мог разобраться... Тогда, в двадцать девятом, не мог. Пойми, как это трудно! Как невыносимо трудно... Он строит социализм. Такой Сталин в глазах народа. И он возглавляет партию. Выступить против Сталина? Да это же раскол! Страх перед расколом единственной правящей партии... И вдруг! Разрушена кооперация, наше вставшее на ноги детище, которое уже кормит всю страну... Уничтожен кооперативный рынок — он становился надёжным мостом между городом и деревней...»

«Тебе уже лучше, правда?»

«Да, лучше. Но, извини, я хочу договорить. И вот... Провести коллективизацию в три года. Видел: ошибаемся. Понимал: действуют какие-то силы, враждебные социализму. Что происходит? Кто? Ответов не было... К тому же в документах, в газетах — всё правильно. А в деревне — трагедия. Мы губим середнячество — основную производительную силу на земле! Я выступил на пленуме Колхозцентра. Я написал письмо в Политбюро...»

«И что же?»

«На пленуме не услышали. Письмо осталось без ответа. Я отказался от председательства в Колхозцентре, который уже не был составной частью нашей разгромленной кооперации, его пристегнули к Наркомату земледелия. Меня и подталкивали к этому отказу... Со мной ушли почти все прежние работники. В новом Колхозцентре появились другие лица. Ты меня не спрашиваешь почему?..»

Но нет рядом Надежды...

Слепящий электрический свет, зелёные голые стены. Глазок поднялся и опустился на двери. Боль теперь ровная, тяжёлая, она неким густым единством живёт во всём теле, и к ней даже можно привыкнуть, не замечать её — для этого надо только не шевелиться.

Мысли, раскалённые мысли не дают покоя.

Почему же сегодня ты так рано ушла, моя любимая? Я даже не успел расспросить тебя о детях... Ты знаешь, Надя, о чём я думаю сейчас? Какой суд потомков нас ждёт?.. Я говорю о себе и о тех, кого мы объединили «чашкой чая» — так это мы назвали между собой накануне июньского Пленума. Да, именно так: в двадцать девятом мы ещё не все понимали... Последующие годы мы шли к мучительному постижению происходящего. Это чудовищное постижение через восемь лет привело нас к решению, которому в июне, на Пленуме ЦК партии, не суждено было свершиться. Суд истории над тем, что могло бы быть, но не произошло, впереди. Ведь когда-нибудь откроют для наших потомков все архивы...

Надя, любимая, жена моя! Необходимо правде смотреть в глаза. Может быть, мне осталось совсем немного. Может быть, завтра... Я обязан сказать тебе об одном своём самом тяжком выводе, к которому я пришёл окончательно недавно, несколько дней назад. Ты должна знать... Ведь я понимаю: у меня почти нет времени в этой жизни. Я стою у последней черты, подводя итоги. Да, два или три дня назад. После одного «допроса». Но поверь: голова была ясна и сердце билось спокойно... Я смотрел в эту зелёную стену, и я сказал себе: Россия — крестьянская держава. Вернее, была такой, когда мы её получили. Во имя счастья миллионов крестьянских семей-и совершена была величайшая революция. И что же? Мы им дали только восемь лет — с двадцать первого по двадцать девятый год. Восемь лет свободной жизни на своей земле. Потом — коллективизация... И я понял, как перед Страшным Судом: это величайшее преступление перед своим народом нам никогда не будет прощено... А сейчас, Надя, я говорю тебе, глядя в проклятую зелёную стену: в стране нет партии, которая может защитить интересы крестьянства!..

Декабрь 1917 года

...Поимённое голосование резолюции о власти, предложенной большевистской фракцией на заседании Тульского Совета рабочих и солдатских депутатов, закончилось в десять часов двадцать минут вечера.