Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

– Миссия Святой Римской церкви подумает над предложением собратьев по вере, но пока вы оба останетесь у нас в гостях, – негромко ответил легат и вопросительно взглянул на полнотелого.

– Евстафий, меня зовут Евстафий, или Устойчивый на языке россов, как угодно. Он – Мутный, – указал полнотелый на своего сотоварища, – мы скромные монахи, служители Господа.

– Проводите наших гостей, – приказал охоронцам Отто.

Сердце Божедара билось так, что белый свет затмевали цветные кола, когда могучий воин приближался к невзрачному подворью на Подоле. Перед тем он долго кружил по улицам Киева, проверяя, не следит ли за ним кто. В первую очередь ожидал увидеть Мутного или кого-то из недавних учеников, но слежки не заметил. После двусмысленных речей Устойчивого в это не верилось, но за ним в самом деле никто не шёл!

Одёрнув новую рубаху, перепоясанную кожаным поясом, на котором висел кинжал, он перешагнул пределы подворья и остановился в нерешительности, боясь сделать ещё хотя бы шаг, и только взирал на столь знакомые ему строения.

– Божедар, глядите, Божедар возвернулся! – раздался вдруг радостно-удивлённый возглас.

Откуда-то из-под грушёвых деревьев к нему бежал младший брат Дивооки, вытянувшийся за два лета, и только знакомые синие очи по-прежнему пылали восторженными звёздами. На его крик выскочила и младшая сестрёнка, такая же светловолосая. Они окружили гостя, хватая его за руки, за одежду, и повлекли в глубь двора, продолжая радостно вопить:

– Божедар, Божедар возвернулся!

Когда он увидел пред собой Дивооку, растерянную, с влажными очами, всё иное исчезло для воина: растаяли крики детей, их дёрганья за одежду, даже солнечный свет как бы померк, утонув в сиянии её лика. Вскинутые к груди руки волшебной девы были мокрые, она как раз отжимала творог, струйки сыворотки стекали по нежной девичьей коже и, дрожа, срывались крупными каплями с розовых локтей. Почему-то именно это запечатлел взор Божедара. Потом, будто во сне, они оба шагнули друг к другу, и девица, разведя руки, прильнула щекой к его широкой груди, и на льняную белёную ткань рубахи скатилось несколько прозрачных слезинок, в которых скопилась вся боль ожидания, надежд, тревог и, наконец, нежданно сбывшегося счастья. Божедар обнял Дивооку, зарылся лицом в золотые волосы, пахнущие солнцем, молоком и травами, и сам почуял, как на глаза наворачивается предательская влага. Сквозь расплывающееся марево он узрел стоящих вокруг родных Дивооки и на их немые радостно-вопрошающие взоры ответил чуть хриплым от волнения голосом на хорошем словенском:

– Я так долго ехал… добирался… хочу сказать… – Слова застревали у него в горле от необычного волнения. – Здравы будьте! – молвил он, спохватившись, что забыл поздороваться, и по росскому обычаю поклонился, приложив правую руку к сердцу.

Дивооке казалось, что она уже слышала эти слова и помнит каждый миг того, что происходит: вот сейчас подойдёт мать, всплеснёт руками и растерянно молвит: «Да что же мы стоим-то посреди двора… Божедар с дороги небось голодный…» Отец попереминается с ноги на ногу, почёсывая затылок, а потом, улыбаясь, повторит за матерью: «Ну да, к столу, конечно, оно ж с дороги… того…»

Такое бывало в детстве с Дивоокой, и вот сейчас снова – слово в слово, движение в движение. При этом внутри похолодело, даже неведомо отчего, но сей миг быстро прошёл, и она опять прильнула к крепкому плечу Божедара. Вся суета, что происходила вокруг, как-то растаяла, отдалились голоса, и разговоры доносились глухо, будто сквозь густую пелену, а явным оставалось только то, что её любимый наконец тут, рядом, столь желанный и столь долгожданный. Что-то ещё звучало внутри их или вокруг, неслышимое другими, и они чувствовали это, хотя оба просто молчали.

Долго сидела семья за столом под старой грушей, радовались гостю, особо не расспрашивали, полагая: всё, что надо, он скажет сам. Только самая младшая сестрёнка девы не выдержала и прямодушно по-детски спросила:

– Божедар, а ты на нашей Дивооке жениться пришёл?

На неё зашикали, но внутри каждый был доволен, что дитя задало вопрос, который вертелся на языке у всех.

– Да, Яринка, – улыбнулся ей Божедар, – я пришёл жениться на Дивооке, – и посмотрел на свою зардевшуюся от смущения богиню. – Я теперь у самого князя охоронцем служу, так что больше никуда не уеду.

За столом поднялся радостный шум, смех, шутки, как бывает у людей, у которых наконец отлегла от сердца давившая его тяжесть, и стало так легко и свободно, будто за спиной выросли крылья.