Николай Кузьмин: Меч и плуг [Повесть о Григории Котовском]

Остальные бумаги, приготовленные к утреннему докладу, Котовский перекидал небрежно. На глаза ему попалась записка, сделанная комиссаром для памяти. Вчера эскадронный Девятый в разговоре с хозяином избы, где остановился на постой, не придумал ничего лучше, как объявить, что прежний раздел земли, когда крестьяне громили крупные помещичьи имения, признается недействительным. Теперь Советская власть перераспределит ее по-новому: отныне земельные наделы будут нарезаться только бабам. «Вон как! — не на шутку встревожился хозяин. — А мужики-то что ж? Или промашку какую сделали?» — «А мужиков, — брякнул эскадронный, — будем драть на каждой десятине. Вот кто много нахапал себе, тому больше и порки достанется». Само собой, слух быстро облетел деревню и вызвал беспокойство.

— Шутил, конечно, — по-вологодски окая, вступился за эскадронного Борисов.

Комбриг, невыспавшийся, вялый, страдальчески сморщился:

— Нашел чем шутить!

Он поднялся, широкий, грудастый, расстроенно махнул рукой:

— Ладно, пошел я.

Это значило, что он идет заниматься гимнастикой, затем выскочит к колодцу — обливаться ледяной водой. Привычка к гимнастике у него осталась с юношеских пор, со времени первого ареста. Он пронес ее через все тюрьмы и каторгу. Нынешней зимой, пользуясь тем, что бригаде выпала передышка, он ввел ежедневную гимнастику во всех эскадронах, больше того, обратился с письмом к Михаилу Васильевичу Фрунзе, доказывая необходимость физической закалки для всех красноармейцев и командиров. После зарядки, после обливания студеной колодезной водой комбриг заявится в штаб уже совершенно другим человеком: затянутым в ремни, выбритым наголо, и все тогда пойдет иначе. А сейчас в нем пока что говорит неряшливость со сна, вон и тесемки от галифе болтаются…

Пролезая за стол, где только что сидел комбриг, Юцевич взглянул на Зацепу, по-прежнему стоявшего у порога. Взводный ждал ответного распоряжения для Криворучко.

— Езжай, — отпустил его Юцевич. Никакого распоряжения он пока послать не мог. Самим еще надо толком разобраться.

Взводный с облегчением унырнул в дверь.

Оглядывая все, что лежало на столе, — донесения, выкладки, карты, — начальник штаба на мгновение зажмурился и потряс головой. Как всегда, от обилия накопившихся дел он приходил в растерянность и не знал, с чего начинать, тем более сегодня, сейчас. Но вот он потянул к себе одну бумагу, другую, третью, отложил на правую сторону то, что казалось важнее, склонился над картой и, поигрывая остро отточенным карандашом, стал привычно похмыкивать, двигать бровями, покачивать головой.

Через некоторое время, не отрываясь от дел, Юцевич толкнул створки закрытого окошка, и оба они, начальник штаба и комиссар, услышали снаружи обиженный мальчишеский голос:

— Дядь Сем… а дядь Сем, так я-то как же?

Комиссар и начальник штаба переглянулись. Со своего места Юцевич увидел Семена Зацепу, тот у крыльца отвязывал лошадь. Возле него топтался штаб-трубач бригады Колька, подросток в ловко подогнанной кавалерийской форме, в белой щегольской кубаночке. Услышав от бойцов, кто прискакал с донесенном, Колька прибежал к штабу и все время с нетерпением караулил Семена.

— Дядь Сем…

Забрасывая повод на голову лошади, Зацепа неприветливо отрезал:

— Служи.

Едва коснувшись стремени, он кинул свое ловкое сухое тело в седло.

Колька схватился за стремя.

— Дядь Сем, возьми меня отсюда!

Хмурый Зацепа изо всех сил старался не глядеть в умоляющие глаза мальчишки.

— Нельзя. Приказ. Ты в армии.

Встреча с Колькой вконец расстроила его. Чтобы оборвать разговор, он решительно завернул коня. Горячась перед дорогой, конь задрал морду и пошел боком.

— Ты про Ольгу Петровну не узнавал?! — крикнул напоследок Колька.

Не отвечая, Зацепа неуловимым движением тела послал коня вскачь. Колька с огорченным лицом долго смотрел, как оседает за ускакавшим всадником пыль.

Посмеиваясь, Юцевич отодвинул кулич и высунулся в окно. Колька стоял с опущенной головой, носком сапога катал камешек. Горькая его поза говорила о великой несправедливости. Получив срочный приказ о выступлении в Тамбовскую губернию, штаб бригады распорядился оставить всех мальчишек, приблудившихся в разное время к полкам, на месте, в Умани. Кольке удалось попасть в эшелон благодаря заступничеству Ольги Петровны, жены Котовского, и отцовскому покровительству Семена Зацепы. Он был оставлен при комбриге в качестве штаб-трубача. В Моршанске, где выгрузились из эшелонов, Колька пытался устроиться вместе с Зацепой в полку Криворучко (покуда ехали, он именно на это и надеялся), однако Котовский сердито приказал ему «выбросить дурь из головы». Взглянув в ошеломленные глаза мальчишки, комбриг хотел объяснить, что не хватало, чтобы в какой-нибудь перестрелке его патла шальная бандитская пуля, но вместо отеческого увещевания, не зная привычки к многословию, отрубил резко, по-командирски: «Останешься. И — никаких!» Это свое любимое «и — никаких!» Котовский сопроводил, как всегда, коротким, сабельным жестом руки, отсекая возражения и просьбы.