Владимир Рынкевич - Наука умирать

И чуть ли не через весь вагон пролетел тонкий злобный голос:

— А зачем генералы со всей России к нам едут? Самые главные! Чтобы обратно на войну нас гнать?..

Наверное, были и другие мнения, но высказывать их боялись.

На перроне в Новочеркасске появились некоторые проблески — офицеры и юнкера в форме. Втроём подошли к нему — поручик и двое юнкеров-константиновцев.

— Кого-нибудь ищете, господин? — спросил офицер.

Марков покосился на юнкерские погоны с вензелем К, подмигнул и потихоньку пропел:

— «Все математики старались, и корень вдруг изобрели...» А как дальше — забыл.

Юнкера рассмеялись и продолжили:

— «Артиллеристы догадались. И корень в пушку запрягли...»

Прониклись уважением, узнав, что перед ними выпускник Константиновского училища 1898 года, генерал Марков.

— Простите, что не в форме, — решил оправдаться. — Не знал, что вы будете меня встречать.

— Правильно, что переоделись, — сказал офицер, — всё ещё неясно. Наших мало. Большевиков и в Ростове, и здесь полно. Того и гляди организуют восстание. Казаки воевать не хотят. Молодёжь за красных. Власть Каледина — не дальше Атаманского дворца. Сам Алексеев прячется, и вообще его сейчас здесь нет — уехал в Екатеринодар на совещание с Кубанским правительством. Пойдёмте, мы проводим вас в офицерское общежитие. Это на горке — Барочная, дом 2. Но наших прибавляется. Каждый день приезжают московским поездом...

Настоящий русский зимний день с красноватым солнцем, невысоким и нежарким; сверкающий купол собора; памятник Ермаку; Триумфальная арка в честь победы в Отечественной войне; казачий патруль на улицах; юнкера, строем шагающие в баню; воспетые Пушкиным голубые сугробы под синим небом — родная Россия... Нет. Не родная: трое русских генералов — оглядывающиеся, переодетые кто во что — с опаской приближались к Атаманскому дворцу. Деникин в добротной помещичьей шубе, Марков — в странной зелёной куртке и белой огромной папахе, Романовский — в шинели с погонами прапорщика.

— Хоть одного казака завербуем в свою армию — Каледина, — сказал Марков.

— Да, это было бы смешно, когда бы не было так реально, — ответил Романовский.

— А как он прекрасно воевал, — напомнил Деникин. — Помните, Сергей Леонидович? Карпаты, зима 1915 года...

12-й корпус Каледина наступал на Ужгород, чтобы отбить контрнаступление противника, пытавшегося разблокировать осаждённый Перемышль. Не только пулемёты, но и метель в лицо, сугробы, обычная русская неразбериха — артиллерия бьёт по своим, а свои — это 4-я Железная бригада, где командир — Деникин, а начальник штаба — Марков.

— Сергей Леонидович, — кричит Деникин в телефон, — прикажите прекратить огонь всей нашей артиллерии и выезжайте ко мне.

Приказ пошёл по телефонным проводам во все батареи, а та злополучная продолжала постреливать и... все по своим. Когда Марков через сугробы добрался до командного пункта Деникина, тот уже разобрался: ведёт огонь калединская батарея, назначенная в помощь бригаде Деникина. Взяли лошадей, поехали к нему на КП, километра за три. Ветер, метель, пули — все с одной стороны, с запада, — и не поймёшь, что громче свистит. Почему-то на позициях Каледина мороз сильнее, сам генерал был не в избе, не в окопе, а притулился с биноклем у глаз на склоне утёса: в атаку шёл его последний резерв. Пули то и дело с визгом врезались в камень, рассыпая в стороны мелкие осколки гранита.

— Простите, ошиблись наши, — сказал Каледин. — Не сердитесь на нас за то, что приказами надоели. Я же вас не знал. Теперь действуйте сами. Мои тоже хорошо идут.

Перед ними лежало жуткое поле смерти. Сугробы по грудь, и убитые и раненые оставались в этом снегу, обозначая своими тёмными, неподвижно причудливыми фигурами тропы, проложенные солдатами. Переступая через них, прячась за ними, утопая в снегу, шли навстречу смерти калединцы.

— Такое не забудешь, — сказал Марков. — Там по сугробам наступала не пехота, а спешенные кавалеристы.

— Карпатская операция? — уточнил Романовский. — Ужгородское направление? Знаете, какие там общие потери нашей армии? Около миллиона убитых и раненых! Зато заставили капитулировать Перемышль.

Теперь, как и всегда, он говорил отвлечённо серьёзно, как боевой генерал о своей работе. Романовский слишком много знал, но в его рассуждениях о войне, потерях и прочем, если вслушаться, постоянно проскальзывало нечто критическое, даже ироническое. Подумаешь, мол, миллион солдат, зато город взяли.