Мэри Рено - Маска Аполлона

Он выслушал меня спокойно, ничуть не изменившись в лице; кивнул и протянул руку за письмом. Я подумал, он пригласит меня сесть, пока будет читать; но он вспомнил, что кресло всего одно, сидеть больше не на чем, и остался стоять сам. Письмо было довольно длинное; но он быстро просмотрел его, явно в поисках чего-то; а когда нашёл, отложил.

— Похоже, — говорит, — Спевсипп рассказал тебе всё что слышал. Тебя предупреждали только о Каллиппе? Больше ни о ком?

— Только о нём. Я его еще по Афинам знаю. И полагаю, что здесь он был со мной не так осторожен, как в Академии. Он опасный человек.

— Скорее, очень ловкий и способный, скажем так, — улыбнулся Дион. Улыбка царя, обращенная к простому парню, который хочет как лучше. — Успокойся, Никерат. Если Каллипп и опасен, то только для моих врагов. Я дам тебе письмо для Спевсиппа, которое его разубедит; если ты будешь настолько добр, чтобы его отвезти.

Я не так удивился, как встревожился. Подумал, помню, что людям свойственно судить по себе. Поэтому рассказал ему обо всём нашем ночном разговоре, не упуская ничего; даже такого, что могло поранить его или оскорбить. Дело было такое, что тут уж не до деликатности.

— Да-да! — Тон был снисходительный; я едва поверил своим ушам. — Как я тебе сказал уже, он очень ловкий малый. Проверку людей, в чьей верности он сомневается, он сделал своей главной задачей; уже не сегодня и даже не вчера. И только с моего позволения, заметь! Ведь такие подозреваемые, как ты, — другие тоже есть, — просто приходят и докладывают мне. Я очень сожалею, что он так неправильно понял тебя, Никерат; но теперь ты всё знаешь, и я надеюсь, что ты удовлетворен. И тем не менее, спасибо тебе за наилучшие намерения.

Я сказал что-то… Наверно, даже извинился. «Всё тело казалось единой печалью…» Всё исчезло: и бронзовое достоинство, и гордость Ахилла, чистая словно пламя… Был только старый царь, который поддался грустным потребностям надоевшей власти; и научился использовать таких как Каллипп в качестве шпионов своих.

Так что я сказал, что сказал; и стал ждать, когда он меня отпустит. Но он задержал меня и стал расспрашивать об Афинах, снова с голодным ожиданием на лице. Я никогда прежде не слышал, чтобы он разговаривал просто ради разговора. Одинокий, он и будет так же одинок; быть может даже воспоминание о прежних днях чего-то стоило.

— Ты можешь успокоить Спевсиппа, — сказал он. — Страхи его беспочвенны. Даже жена моя и мать оказались обмануты, и я их разубедить не смог. А смог сам Каллипп: поклялся перед Деметрой в священной роще… Ты должен понять, Никерат, что Сиракузы — это не Афины.

Я вспомнил дорогу в Леонтины и ответил:

— Конечно.

— Эти люди мои подопечные, понимаешь? Непостоянные, глупые, трусливые, раболепные — какими бы они ни были, я за них в ответе; мои же предки сделали их вот такими. Я обязан спасти их даже вопреки их воле; обязан дать им вырасти, чтобы карфагеняне не обратили их в рабов навсегда. Вот ты, Никерат, показываешь царей и правителей на перекрестках судьбы; но ты не представляешь себе, каких низких средств требуют люди от тех, кто пытается спасти их от низости. Ты не знаешь, что от меня требовали, чтобы я снял памятник старому Дионисию? Это отец моей жены; это человек, который — при всех своих недостатках — любил меня больше, чем собственного сына, потому что жизнь свою доверял только мне! Неужто они могут думать, что я вот так стану покупать их расположение?

— Мертвых чтить надо, — ответил я. — Они беспомощны, мы тоже такими будем.

— Беспомощны? Ты на самом деле так думаешь? — Его ввалившиеся глаза вдруг заблестели. — Ты не согласен с Пифагором, что они спят в Лимбо; пока их не призовут на суд, где судьи выберут им искупление? Ты не веришь в месть мёртвых, на которой вся ваша трагедия держится?

— Не знаю, господин мой. Все актеры суеверны, но я предпочел бы оставить это богам. Они знают больше.

— Ты прав, — сказал он. — Философия именно так и отвечает. Знаешь, я вчера видел странный сон; если только можно назвать сном то, что видишь, когда не спишь. Я читал у себя в кабинете, и заметил вдруг какое-то движение. Поднял голову, и в дальнем углу увидел старуху с метлой, пол подметала. Ни один слуга не смеет этого делать в моем присутствии; но когда я удивился, она повернулась ко мне. Что за лицо, Никерат! Маска Фурии из «Эвменид»; настолько ужасная, что описать невозможно… Но маска эта была живая, с глазами, словно угли зеленые; а в волосах змеи вьются…