Константин Коничев - Повесть о Воронихине

– Так что, ваше сиятельство, я на свое имя и фамилию не в обиде и на себя не жалуюсь. Доброе имя добрыми делами должно быть скрашено. Я всю жизнь стараюсь. Благодаря добрым людям и сам человеком стал. Батрак, пастух, бурлак, зверобой, каменотес, а теперь по званью первой гильдии купец и золотая медаль! Что мне еще надо? Ничего. Всем сыт по горло. Работать хочу и больше ничего. В детстве слышал я, ваше сиятельство, моя прабабка, из нашей вотчины Сольвычегодской, говаривала и пела про нашу фамилию, про Сухановых, будто происходим мы от былинного богатыря Сухана Дементьевича. Я помню те слова:

– У тебя хорошая, Самсон, память.

– Памятью бог не обидел. Песен да пропеваний знаю столько, что до утра хватило бы. Так вот, ваше сиятельство, если прабабке верить, то род нашей фамилии от того Сухана, не моложе вашего баронского, Строгановского. Про вашу фамилию у нас в деревнях такой слух и теперь, будто Строгановы из татар богатых, русскому царю большую службу сослужили, да и не раз. Сибирь отвоевали. Далеко продвинулись… Простите, ваше сиятельство, заговорился я… только еще скажу, тоже разговор из наших мест – будто пока Строгановы не вышли из магометан и не приняли веру православную, до тех пор у ваших предков вместо души был пар.

– Пар, говоришь? Пар? Хм… Смешно, наивно, а похоже на правду, – с грустью в голосе проговорил граф. – Кажется, Самсон, скоро из меня «пар» выйдет… Доживаю. Не знаю, хватит ли сил выстоять во время освящения собора. Ну что же еще о Сольвычегодске? Как там монастырь, солеварни, чем теперь люди живы? Рассказывай…

– Солеварни, ваше сиятельство, – продолжал Суханов свой рассказ о Сольвычегодске, – солеварни дымят, соль варится, в барки грузится, но нет того размаха, что допреж, так говорят старики. Был я и у Введения в монастыре, не столь молился, сколь на иконопись дивился. Батюшки! Какая красота! Иконы прежних, строгановских мастеров, все как новенькие Краски чистые, ясные, работа кисти тончайшая, Христос и дева Мария, и все святые не исхудалые, не чахлые, а живые, полненькие и такие веселенькие, хоть молись на них, хоть на свадьбу в гости приглашай, любо глядеть… И представьте себе, ваше сиятельство, раньше я не разумел этого, а ведь и в нашем Казанском соборе, по заказу Андрея Никифоровича, иконы так же писаны, взять тех же евангелистов, живописца Боровиковского или его же Благовещение! Или его прелестную красавицу великомученицу Екатерину, ногами попирающую булатный меч. Да и у Кипренского богородица с предвечным младенцем на приезжую итальянскую балерину лицом смахивает. А угрюмовский архистратиг Михаил? Прямо какой-то Еруслан Лазаревич в молодости. Не осуждаю, ваше сиятельство, может так и надобно А икоиа «Обрезание» художника Волкова, ваше сиятельство, совсем непристойная вещь, едва ли кто на такую молиться станет. Опять же скажу, «Брак в Кане Галилейской» нельзя тоже за икону принять. Никак нельзя. Христос и пьяная компания – на что ж похоже, смех и грех! Будь бы жив Протопоп Аввакум, он бы на дыбы встал и всех православных призвал выбросить все это святейшество, как святотатство. Что у Введения в Сольвычегодске, что здесь, у Казанской богоматери, все лики и телеса так изображены, что всякий скажет: «Не изнуряли себя ни постом, ни молитвой – святые отцы…»

– Другие времена, Самсон, другое направление мысли. Спор среди святителей закончился не в пользу Аввакума… В этом суть. Да и от западной иконописной живописи не отставать нам стало, – пояснил граф, с любопытством слушая Суханова и разглядывая его с таким вниманием, с каким он никогда не относился к самым знаменитым живописцам и ваятелям. – Скажи, Самсон, а как тебе нравится работа господина Евреинова по заказу Андре «Воскресение Христово», что помещена на дарохранительнице, сооруженной из моих уральских минералов уральскими мастерами?..

– Не имел чести видеть, ваше сиятельство.