Эдмон Лепеллетье - Путь к славе

Нейпперг сидел неподвижно, потупив взор. Во время переговоров он внутренне возмущался трусостью этих торгашей, предпочитавших позор и раздробление отечества мужественному отпору, при котором их домам грозили разрывные снаряды. В то же время ему приходило в голову, что это не были уже французы 10 августа, с которыми он сражался и которые яростно взяли приступом дворец Тюильри. На душе у него оставалось только восхищение патриотами, нанесшими ему рану. Солдатские сердца не помнят зла после битвы; но страх этих буржуа претил храбрецу, а их постыдное молчание вызывало в нем отвращение…

Нейпперг захотел выйти на воздух, чтобы зрелище этой коллективной трусливости не мозолило ему глаза. Ему мерещилось, будто бы боль раны усиливается от соприкосновения с этими малодушными людьми, которые являлись вместе с тем изменниками.

Он встал с места и холодно заявил:

– Вы слышали, господа, сообщение генерал-аншефа, какой же ответ мне передать от вас его светлости герцогу Брауншвейгскому?

И он, стоя, ожидал ответа, опершись рукой на край стола.

Тут среди всеобщего безмолвия раздался голос:

– Не думаете ли вы, господа, что, отдавая должное человеколюбивым чувствам его светлости герцога Брауншвейгского, вам все-таки не мешало бы отсрочить свой ответ… хотя бы для того, чтобы позволить герцогской артиллерии оказать нашему городу честь несколькими снарядами?

Человек, так внезапно возвысивший голос, был барон Левендаль.

Нейпперг узнал своего соперника. Кровь ударила ему в лицо; он сделал инстинктивное движение, точно хотел броситься к барону, чтобы вызвать его. Однако граф сдержался: в данный момент он был посланником, ему предстояло выполнить важное поручение; он не принадлежал себе. Одновременно с этим у него мелькнула мысль: если барон Левендаль находится в Вердене, не тут ли и Бланш де Лавелин? Но где можно с ней встретиться? Где повидать ее? Где поговорить с ней? Вдруг у графа возникла смутная надежда, что барон, пожалуй, сам, без своего ведома, невзначай, укажет ему убежище Бланш. Значит, надо было прикидываться бесстрастным, ждать, отыскивать.

Довольно оживленный шепот последовал за речью Левендаля в зале ратуши.

«Куда суется этот откупщик? – перешептывались между собой горожане. – Разве у него есть собственные дома, мастерские, склады товаров в городе? Разве он понесет имущественный ущерб? Раз мы знаем, что вооруженное сопротивление невозможно, как это признано начальником инженерной части, зачем же тогда доводить до кровопролития, устраивать бесполезную бойню народа? И с какой стати подвергать недвижимое имущество действию артиллерийского огня?»

– Наше население благоразумно и боится ужасов осады, – сказал президент, – предложение барона Левендаля было бы поддержано только жалким сбродом. Вдобавок почти вся крикливая голытьба успела покинуть город… Эти бездомные горланы бежали в сторону Тионвиля и там обрели какое-то ничтожество под стать себе, некоего Билло-Варенна, который пошлет их в огонь. Будем надеяться, что этой доблестной рати никогда больше не вернуться в Верден. Господа, намерены ли вы следовать по их стопам? Есть ли у вас охота быть расстрелянными картечью?

– Нет-нет! Не надо бомбардировки! Подпишем сейчас условия капитуляции! – крикнуло двадцать голосов, и самые усердные, вооружившись перьями, обступили президента, требуя, чтобы он дал им поскорее приложить свою руку к проекту капитуляции, составленному заранее, с самого объявления о прибытии австрийского уполномоченного.

Нейпперг молча наблюдал за этим собранием, которое из мирного грозило превратиться в бурное.

Барон Левендаль между тем снова занял свое место поодаль от прочих.

– Сочтем, что я ничего не говорил, – с досадой пробормотал он.

Президент уже взялся за перо и отыскивал глазами место, где ему подобало поставить свое имя на проекте капитуляции, затрагивавшем честь города, когда послышалась вдруг отдаленная ружейная пальба. В то же время барабан на городской площади забил сбор, а под окнами ратуши грянула лихая песня волонтеров.

Все вскочили с мест в неописуемом смятении. Те, кто не так перетрусил, подбежали к окнам.

Город казался иллюминированным, словно в праздничный день. На площади горели факелы, и в их красноватых отсветах женщины и дети хлопали в ладоши и водили какой-то фантастический хоровод. Добровольцы Майен-э-Луар запели свою военную песню, давая этим сигнал к веселому пробуждению замершего города.