Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

На первом съезде советских писателей, в 1934 году, журналист и сатирик, редактор газеты «Правда» и журнала «Огонек» Михаил Кольцов в шутку, конечно, предлагал ввести знаки отличия для писателей. Например, для прозаиков – чернильницу, для поэтов – лиру, а для критиков – дубину. «Идет по улице критик, – говорил Кольцов, – с четырьмя дубинами в петлице, и все писатели на улице становятся во фрунт…»

Вот ордена наши особой оригинальностью не отличались: Красного Знамени, Красной Звезды и пр. Не было у нас «Владимира с мечами» или «Железного креста с дубовыми листьями», как у немцев, или «Золотого коршуна», «Восходящего солнца», как у японцев. Зато у нас появились медали: «За освобождение Праги», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», а у японцев лишь – «За участие в боях с Россией».

Не только значки и медали, но и спортивные нормы наши были ничем не хуже немецких и японских. Сто пятьдесят метров с винтовкой на значок ГТО надо было пробежать за минуту тридцать секунд, за час и пять минут пройти на лыжах десять километров, прыгнуть в высоту на метр двадцать пять сантиметров, в длину – на четыре с половиной метра и сделать многое-многое другое. Спорт, конечно, вещь полезная, и с этим спорить нельзя, но в той страшной войне, помимо спорта, нам помогла наша природная выносливость, привычка к трудным условиям жизни, особенно жителей сельской местности. Ведь в деревнях еще снег не успевал сойти, а мальчишки уже бегали босиком. Помните Н. А. Некрасова: «Босы ноги, грязно тело и едва прикрыта грудь…» Это ведь о наших деревенских мальчишках написано. Немцам такое было недоступно, они были развращены культурой. Не зря же римлянин Катон сказал когда-то, что из земледельцев выходят самые верные люди и самые стойкие солдаты. К тому же в наших мальчишках не было гонора и самодовольства.

А ведь не трудно себе представить, какой гордостью наполнялись сердца молодых немцев в день вручения им эсэсовского кинжала, как гордились своими сыновьями их отцы и матери, как завидовали им не удостоенные такой чести товарищи! Только стоило ли радоваться и завидовать? Организация-то была преступной. Но думал ли тогда кто об этом? Наверное, очень немногие. Кровавая диктатура имеет одну особенность: она вселяет в людей уверенность не только в своей непогрешимости, но и в своей вечности.

Когда людям начинает казаться, что сильной диктатуре ничего не страшно и она все может, то их начинает тянуть в «органы». В них, в этих «органах», для молодых и тщеславных кроется тайная, неведомая сила, героизм, романтика, а кроме того, и дозволенность совершать преступления, даже убийства, во имя «великой идеи». Все это возвышает маленького человека в его собственных глазах. Наши сталинские спецслужбы в этом отношении не были исключением. О существовавшей в них вседозволенности свидетельствуют страницы романа (я бы назвал его большим очерком) Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Автор вывел в нем в образе советского журналиста Каркова упомянутого выше Михаила Кольцова. Тот, кто читал роман, может быть, помнит, что Карков носил в портсигаре и в воротничке своей рубашки ампулы с ядом. Этим ядом он должен был отравить трех наших смертельно раненных офицеров, чтобы они не попали в руки врага. Кроме того, в романе есть одна знаменательная фраза, которую Карков говорит Роберту Джордану, американскому журналисту, под именем которого Хемингуэй изобразил самого себя. А фраза такая: «Мы против индивидуального террора… но все-таки можно считать, что метод политических убийств применяется довольно широко… Мы их ликвидируем. Но не убиваем». Ну чем же это не терроризм? В Москве, конечно, стало известно об этих откровениях Кольцова и, возможно, не только от Хемингуэя. Не случайно Сталин спросил его после возвращения из Испании, есть ли у него пистолет и не покончит ли он с собой. Этим, возможно, Сталин хотел подчеркнуть, что ни о каких ядах он не знает. Государственные тайны вождь не позволял разглашать никому, даже своим любимчикам.

В Советском Союзе руководители «органов» любили общаться с интеллигенцией. В этом они, наверное, видели какую-то свою элитность. Софья Евсеевна Прокофьева, жена заместителя наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьева, вспоминала о том, что встречать новый, 1937 год к ним домой пришли артисты Гиацинтова, Берсенев, Бирман.

Думаю, что такие отношения складывались не потому, что интеллигентов тянуло к чекистам, как кролика к удаву, хотя, наверное, было и это, а просто потому, что среди чекистов встречались интересные, интеллигентные люди, такие, например, как Прокофьевы. К тому же чекисты были неплохо обеспечены и имели возможность устроить хороший прием. Да и гостям, должно быть, сидеть за столом с официальным чекистом было спокойнее и приятнее, чем с неизвестным стукачом, который еще наврет про тебя с три короба.