Елена Крюкова - Тень стрелы

– Думайте: мне тепло, мне горячо. Вам горячо?

– Горячо, – с закрытыми глазами промычали послушники.

Огонь. Огонь не гаснет никогда. Огонь перед Китайскими воротами – там, где вешают виновных. Огонь на склонах горы Богдо-ул. Пытка огнем. Казнь огнем. Под подошвами разводят огонь, и пытаемый страшно кричит. Тебя бросают в огонь, и ты сгораешь. Может ли боль победить торжество огня? Можешь ли ты когда-либо вспомнить о том, что было, без боли?

– Думайте: из меня внезапно исчезло тепло. Ощущения тепла и жара больше нет. Жила внутри меня непомерно раздулась. Она огромна. Она вмещает теперь всю вселенную, которую я вижу и которую не вижу. Я весь превращаюсь в развеваемое ветром пламя. Я – огонь. Меня развевает ветер. Я – пламя, и меня развевает ветер. Я пламя пылающих волн вечного огненного океана.

– Я пламя. Я огненный океан…

– Я огненный океан…

– Я…

Ты тоже огонь. Если жизнь сохранена, ты тем более огонь, чем дальше течет он по раструбу видимого мира, по скрученным жилам живого и по сладкой гниющей кости мертвого. Ты будешь огнем всегда. Пусть римпотше кричит и шепчет: буря стихает, волны бушующего пламени спадают, огненный океан успокаивается и поглощается вновь появившимся телом. Все это не более чем заклинания, и ты овладеваешь ими. Единственное, чем ты уже не овладеешь никогда, – это своим прошлым. Жила сужается до толщины руки, до толщины мизинца, и вот она уже не толще волоса. Не толще паутины. Жизнь моя, ты не длиннее и не короче того поцелуя, что сотворил и убил тебя. Коротко дыхание. Коротка жизнь огня. Зачем ты врешь, римпотше, что огонь – вечность вселенной?

– Урок великой добродетели тумо, Внутреннего Огня, я нынче преподал вам. Благодарю вас за внимание и прилежание. Будьте достойны самих себя. Будьте кротки. Солнце в зените.

Учитель опустил руку, сжал в кулак, спрятав огонь от созерцания любопытных. Сложил ладони лодочкой и прижал их к склоненному лысому лбу. Его коричневое сморщенное, как сушеная слива, лицо не выражало ничего, казалось выбитой в обветренном коричневом камне маской. Ученики повторили жест учителя, прижав сложенные руки ко лбу, потом к губам, словно давая обет молчания, неразглашения тайны. Смуглый молодой тсхам-па открыл глаза. Его глаза не видели ничего вокруг. Они были полны слез и походили на два камня коричневой гималайской яшмы, опущенной в кипящее масло. Его глаза не были раскосы, как глаза всех остальных послушников. Когда он встал с пыльной каменистой земли, вместе с остальными, под его холщовым красным плащом неявно, едва приметно обозначилась женская грудь.

Смуглый тсхам-па отряхнул красный плащ от пыли. Сделал шаг прочь от горящей в каменной чаше смолы. Вскрикнул: случайно наступил на осколок стекла. Нагнулся, задрал босую ногу, цепкими пальцами вытащил стеклянную занозу из пятки. В пыль монастырского двора капнула кровь. Когда тсхам-па выпрямился, на его лице не было заметно ни боли, ни муки.

Римпотше улыбнулся углами губ. Медленно, переваливаясь с боку на бок, как утка, грузный, одышливый, подошел к ученику. Положил руку ему на плечо, и желтая шелковая ткань огнем стекла с тяжелой грузной руки ламы на бедняцкую грязно-алую холстину одежд послушника.

– Хвалю тебя, женщина. Ты освоишь науку. Ты победишь смерть. Ты поймешь, Сенами, зачем все сгорает в священном огне и снова рождается из пламени. Помнишь начало гимна?

– «О ты, восстающий из вечного пламени, ты, ужасный, ярко горящий, как огонь при Конце Мира…» – мерно, равнодушно зазвучал на жаре, в пыли, молодой голос. Лама довольно наклонил грузную круглую, как каменный шар на ступе у въезда в монастырь, изморщенную голову.

– Верно, Сенами. Ты понимаешь, для чего мы обучаемся медитации и военным искусствам?

– Мы должны уметь погружаться в себя и уметь выходить наружу из себя, овладевая искусством нападения и защиты, ибо в мире все время, всегда идет Зимняя Война. Она идет всегда, необъявленная и без видимых причин. Иногда она стихает, ибо воинство Шам-Ба-Лы отдыхает.

– Ты знаешь, что новая Зимняя Война начнется на Востоке?

– Я верю, Учитель.

– Ты знаешь уже многое. Терпи. Молись. Внимай. Если ты будешь прилежна, ты станешь когда-нибудь римпотше, говорю тебе.

Женщина в монашеском одеянии наклонила бритую голову. Поклонилась учителю. Повернулась. Тихо пошла по каменистой дороге к воротам монастыря, где на ступах, украшенных гранитными шарами в виде упавших на землю красных лун, сидели два злобно скалящихся каменных льва. За женщиной по пыли тянулась узкая кровавая дорожка. Она глубоко поранила пятку. Красный грубый плащ трепал резкий жаркий ветер. Она шла, сжав обе руки в кулаки, чтобы не выпустить изнутри обретенный огонь.