Вячеслав Шапошников - К земле неведомой - Повесть о Михаиле Брусневе

— Видите ли… — уклончиво ответил Егупов, поморщившись (приходится повторяться!), — очень сложное время теперь… Обыски, аресты… Деятельность организации нам необходимо временно свернуть, поскольку все теперь связано с большим риском…

— Я понимаю… — сказал Семен Григорьевич, и Егупову послышалось в этом «я понимаю» плохо скрытая ирония. Он почувствовал себя уязвленным и заговорил вдруг резко:

— Нет, вы, видимо, не совсем понимаете, сколь непростое время мы тут переживаем. Вам к этому надо отнестись посерьезнее. Если вы хотите вести со мной дальнейшие переговоры и повидаться с кем-либо из моих товарищей, без согласия с которыми я ни о чем положительном не могу с вами договориться, то вы должны здесь, в Москве, ни с кем более не встречаться и по окончании переговоров с нами сразу же возвратиться в Варшаву, а там — и за границу, как можно скорее, нигде не задерживаясь и не прописываясь по своему заграничному паспорту.

— Хорошо, хорошо! Я согласен! Мне много говорили о вас в Варшаве, я верю вам! — торопливо сказал Семей Григорьевич, словно бы опасаясь, что все вдруг может расстроиться.

Егупов, глянув на часы, поднялся. Было уже около семи, а Дмитриев все не появлялся, да и в окно, как было условлено, вот-вот должны были постучать.

— Мне надо сейчас уйти, — сказал он. — Вы оставайтесь. Я напишу записку хозяину квартиры. Он, должно быть, скоро объявится…

Вырвав из записной книжки листок, Егупов быстро написал карандашом: «Василий! Прошу тебя дать переночевать у себя подателю сей записки. С ним ни о чем, что касается меня, не говори и фамилии моей не сказывай».

Записку он передал было Семену Григорьевичу, сложив се наподобие аптечного пакетика, но тут же услышал в прихожей шаги и голос Дмитриева.

— Ну вот и хозяин пожаловал! — воскликнул он и, взяв записку назад, вышел в прихожую. Поздоровавшись с Дмитриевым, почти шепотом заговорил с ним о ночлеге для Семена Григорьевича, выдав того за студента Рижского политехникума, которому негде остановиться в Москве. Дмитриев принялся было отказываться, ссылаясь на то, что ему надо готовиться к экзаменам, но Егунов бесцеремонно ввел его в комнату, где продолжал сидеть Семен Григорьевич, и, не дав Дмитриеву опомниться, громко сказал:

— А вот и гостеприимный хозяин сих апартаментов! Знакомьтесь, Семен Григорьевич! Это — мой добрый приятель Василий Дмитриев! Он чрезвычайно рад приютить вас у себя!..

В это время раздался стук палки по наличнику окна, в. почти пропев: «Это — за мной! Это — за мной!..», Егупов выскользнул за дверь. Дмитриев и рта не успел раскрыть.

К Малой Грузинской Егупов с Громаном и Первушиным пришли раньше назначенного времени, так что им пришлось покружить по ближайшим улочкам и переулкам. Ровно в четверть девятого они вошли в квартиру Бруснева, где у;ке было несколько человек: Анна Рыжкина, Афанасьев, Мефодиев и Руделев. Около девяти часов пришли Вановский, Авалиани и Петров, в четверть десятого появились еще трое — Кашинский, Квятковсквй и Терентьев.

Перед началом собрания Анна Рыжкина заняла всех тем, что принялась пересказывать содержание гектографированной брошюры, которую ей случайно удалось прочитать у своей знакомой, тоже курсистки.

Михаил, прочитав накануне брошюру Плеханова «Русский рабочий в революционном движении», принесенную ему в четверг Егуповым, нашел ее для чтения на собрании неподходящей. Когда все оказались в сборе и собрание можно было начинать, он сказал об этом Кашинскому и Егупову. Посоветовавшись, решили отказаться от чтения статьи. Для чтения избрали отрывок из романа Степняка «Андрей Кожухов», опубликованный в «Социал-демократе». Прочесть его предложили Анне Рыжкиной.

В половине десятого началось собрание. Поднялся Кашинский и, опершись длинными, тонкими пальцами о стол, сказал:

— Итак, друзья, сегодня мы впервые собрались в таком солидном составе! Все присутствующие на этом собрании — не просто зрители, но у каждого есть свое конкретное дело, которое каждый и ведет! — Тут он откашлялся со значением и высоко вскинул брови. Весь он был исполнен важности и значительности.

Михаил, глядевший на него, невольно вдруг вспомнил, что конспиративная кличка у Кашинского — Генерал. Едва справился с собой, чтоб не рассмеяться: важность была и впрямь генеральская.

— Теперь, вот в эти самые часы, по всей несчастной голодной России люди стекаются к храмам, — продолжал Кашинский, покосившись на темные по-ночному окна. — У нас с вами свой праздник — вот это наше собрание, у нас с вами свой бог — борьба! Пусть нас пока немного, но настанет день, и наш бог, наша борьба, будет иметь на своей стороне не единицы, не десятки, а тысячи и миллионы! Вот ради того, чтоб это было именно так, мы с вами и объединились в единую организацию!..