Вячеслав Шапошников - К земле неведомой - Повесть о Михаиле Брусневе

В сквозпяковом гулком здании депо было холодно и сыро. Почерневшие стальные фермы под крышей, кирпичные закоптелые стены, пропитанный мазутом каменный пол под ногами, полукруглые окна над распахнутыми воротами… Все это как будто запросилось в глаза, в память… За воротами с одышливым сипом попыхивал старый маневровый паровоз, весь жирно-черный, приземистый. Станционный крикун и работяга. За ним — стальные нити рельсов, отражающие холодный спет апрельского утра, ряды красных, желтых, синих и зеленых вагонов, серые, все в потеках, нефтеналивные цистерны, открытые платформы с балластом… В отдалении виднелся семафор с красным жестяным диском, раарешающе приподнятым… Померещилась вдруг дорога, уводящая в некую тревожную, опасную мглу…

Словно бы торопясь избавиться от этого видения, Михаил резко развернулся и скорым шагом направился в железной винтовой лестнице, ведущей наверх — в контору вагонных мастерских. Наверху он отпер дверь кабинета начальника мастерских (своего, отдельного кабинета у Михаила не было, потому его письменный стол находился здесь). Выдвинув ящик стола, он в рассеянности начал рыться в нем: надо было сделать соответствующую запись в журнале распоряжений по вагонной мастерской, но журнал куда-то запропастился. На глаза попалась тетрадь лекций о сопротивлении материалов, тетрадь лекций по магнетизму и электричеству, еще несколько тетрадей извлек он из ящика.

Перерыв стопу газет и всевозможных служебных бумаг, вдруг глянул па стол начальника мастерских и хлопнул себя по лбу: сам же в конце прошлой недели положил журнал на тот стол! Совсем рассеянным стал за последнее время!..

Ему даже душно стало вдруг. Подошел к окну, распахнул форточку, постоял перед ней, подставив горячее лицо потоку свежего воздуха, ворвавшегося в кабинет вместе с шумом оживающего города. Вспомнилось вдруг, как примерно об эту же пору в прошлом году запимался в большой чертежной института, готовясь к защите диплома. Кто-то тогда нараспашку открыл окно, и весна словно бы влетела в чертежную с дребезжанием и грохотом экипажей и конок, с криками разносчиков, со всем шумом быстролетящей столичной жизни. Так возбуждающе подействовали на него тогда ворвавшиеся весенние голоса и звуки! Да и время-то было какое! Только что состоялась организованная «Рабочим союзом» шелгуновская демонстрация и велась подготовка к проведению первой в России маевки… Точно в какой-то иной жизни было все это… И вот за окнами шумел другой весенний город, и в его шуме не звучало для Михаила ни нотки праздничной. Тревогой отзывался в нем этот шум…

В пятницу, в шесть часов вечера, во двор дома Жуковой въехал легковой извозчик. На дрожках восседал Eгупов. Соскочив на землю, он крикнул дворнику, укладывавшему в возок хозяйские вещи для перевозки на дачу:

— Помоги извозчику, дворник!

Дворник подошел к дрожкам, вдвоем с извозчиком они сняли с дрожек белую плетеную корзину-сундучок и потащили ее наверх — в квартиру Епифановых. Сам же Егупов нес впереди них чемодан желтой кожи, с которым прошел в комнаты Михаила.

Когда извозчик с дворником вышли, оставив корзину в прихожей, он весело подмигнул Михаилу:

— Ну, вот — все мои сокровища перед вами! Те брошюры, которые мной отобраны для туляков, я пока оставил у сестры Петрова. Те, что необходимо вам, вы теперь можете подобрать когда угодно. А я — опять помчусь по Москве! Кашинский сегодня уже едет в Киев, его надо проводить. Да еще кое-какие встречи намечены… Я сейчас с этим же извозчиком поеду к Кашинскому, а завтра на службе увидимся, расскажу, как он уехал. Завтра же, ночным поездом, еду в Тулу…

— Я выеду в Питер послезавтра, утренним поездом, — сказал Михаил.

На следующий день, в субботу, Егупов после конторских занятий пришел к себе на квартиру, немного поспал и в семь часов вечера, взяв с собой узелок с нелегальными брошюрами, отправился к Елене Стрелковой, чтоб отнести ей несколько номеров «Социал-демократа», которые она просила. У нее Егупов пробыл до четверти двенадцатого, после чего поехал на Курский вокзал.

На вокзале его удивило многолюдство: у окошечек касс было толкучно и шумно.

Он в растерянности поозирался вокруг: до отхода его поезда оставалось совсем немного, а купить билет в такой толчее — нечего было и думать…

— Вот столпотворение-то! Вот столпотворение! — заговорил, обращаясь к нему, какой-то крепко взмокший толстяк, утираясь платком. — Вы тоже без билета?