Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Жди меня тут, — монах поднялся, растворился темноте. Через полчаса он возник так. же неожиданно, как и исчез, вложил в ладонь Моти мягкую бархатную подушечку со шнурком.

— Украл?

— Краденое не излечит. Свои деньги отдал. Все, что за год скопил.

— Как же… Чем я отблагодарю тебя?

Монах ничего не ответил, потом заговорил вроде о другом:

— Ты сама, верно, не знаешь, насколь велика краса твоя, насколь лепны телеса твои, насколь нежен взгляд твой. Как увидел я тебя на молитве — власть над собой потерял. Клянусь всеми святыми — люба ты мне. — Монах положил руки на плечи Моти, привлек к себе. Поцелуй ожег рот. Застучала в висках кровь, в глазах поплыл розовый туман, темные кроны деревьев качнулись над Мотей…

Потом, когда они снова сели, Мотя прошептала:

— Кто ты, кем ко мне послан? Как силу мою отнял, чем волю мою укротил, в грех великий толкнул меня?

— Еще раз говорю — люба ты мне. Давай грех сей прикроем. Женой моей стань!

— Бог с тобой! Я мужа люблю, венчаны мы с ним. Грех какой!

— Но если ты скроешь перед ним нашу любовь, не будет ли это грехом еще более тяжким до самой смерти твоей и после?

— Не моей волей этот грех совершен, не моей. Если муж оздоровеет…

— Я уйду из монастыря сегодня же. Никому не говорил — тебе скажу: был я в минувшем году во ските у старца Варнавы. Старец тот, много лет живя в пустыни на Ветлуге, судьбы людские предсказывал верно, сотни и сотни людей в том убедились многажды. И предсказал — мне Варнава, что я найду себе жену чистую и единокровную и ждут меня великие дела, и стану я во главе русского царства. И смотри — пророчества его сбываются. Не ты ли жена чистая, единокровная?

— Еще раз говорю — я мужа люблю. И не суждено мне, бедной мордовке, женой великого государя быть. Отпусти ради бога.

— Ты видишь — я человек сильный. И все во мне могуче: и любовь и ненависть. Я не смогу без тебя. Пойдем, единокровная моя!

— Не держи меня, не мучай. Полюбить не смогу.

— Сказано — ты послана богом мне! Время придет — полюбишь.

— Отпусти!

— Не отпущу. Силу мою чуешь? Прикую, аки цепями.

И поняла Мотя — прикует. Чем упрямее она будет противиться ему, тем сильнее он будет держать ее. Сказала тихо:

— Бог тебе судья. Ты видишь — я бессильна. Делай, как знаешь.

Монах снова привлек Мотю к себе…

Перед рассветом он ушел в келью за своим скарбом.

Моте сказал строго:

— Бежать не вздумай. Под землей разыщу. Верь.

— Как зовут тебя — скажи?

— Имя мне — Никон.

Прячась за деревьями, Мотя добралась до монастырских ворот. Малыми лесными тропинками, избегая людных мест, побежала в сторону Темникова.

Подьячий Ондрюшка, сын Яковлев, прозванный Сухотой, всему Темниковскому воеводству пугало.

Боятся Сухоты посадские людишки, боятся попы, дьяконы, городские жители, а уж про тяглых крепостных и говорить нечего. Да что там тяглецы, сам красно-слободский помещик Андреян Челищев поглядывает на подьячего с опаской. Уж этому-то вроде бы чего бояться? И богат, и знатен, воеводе Василию Челищеву брат родной, но все равно, как только начнет совать свой мокрый нос Сухота в его дела — оторопь берет. Ведь ежли что — настрочит Ондрюшка грамоту в Москву, понаедут приказные с доглядами, беды не оберёшься. И хитер, собака, и нагл. Мстителен. Как-то влез он к воеводе в спаленку середь ночи, тот, вестимо, облаял его и выгнал. А на рассвете загорелся казенный подвал, где хранился свинец и порох. Трахнуло на весь город так, что маковки соборной церкви закачались.

Утром воевода хотел было учинить разнос, а подьячий остудил его:

— Сам, Василей Максимыч, виноват, стрельцов послал бегунов ловить, а у подвала охраны не было. Я хотел тебе о сем донести, а ты меня вытурил. Вот и…