– Благодарю вас, – сказал Наваб-сахиб и умолк.
– Извольте прочесть еще что-нибудь, – попросил я.
– Клянусь аллахом, сейчас больше ничего в голову не приходит.
Тем временем явился какой-то человек и подал мунши Ахмаду Хусейну записку. Мунши прочитал ее и сказал:
– Подумайте! Мирза-сахиб не придет. Но он прислал свою новую газель.
Я спросил у посланного, чем занят Мирза-сахиб.
– Господин мой под вечер привез из Сикандарбага много английских растений в горшках, – ответил тот улыбаясь. – Сейчас он расставляет их между камней по краям круглого бассейна, а садовник поливает.
– Понятно, – сказал я. – Где уж ему оторваться от столь важных дел, чтобы прийти на мушаиру!
– Боже мой, как жаль, что он не пришел! Ну, так хоть прочитайте его газель, – обратился ко мне мунши-сахиб.
– А меня вы послушать не желаете?
– Да, хорошо, что напомнили, – спохватился мунши-сахиб. – Тогда прочтите сначала свое.
Я прочитал:
О нет, не спрашивай, зачем кружусь в потоке дней:
Я умираю от тоски, живя в разлуке с ней.
Кто научил ее, смеясь, любовью завладеть
И при сопернике топтать цветы души моей?
Изранит до крови того, кто даже боли рад,
И прямо в раны сыплет соль, – что может быть больней?
К чему скрывать, что поцелуй я получил вчера?
Но отрекается она от тех, кто предан ей.
В разлуке умираю я, а ей и дела нет,
И страх ее перед молвой любви ее прочней.
Судьба казнит не для того, чтобы потом прощать,
И, кудри спутав, не спешит пригладить их скорей:
Расколет зеркало в сердцах, уронит гребешок,
И, вздумав кудри причесать, лишь спутает сильней.
О нет, не в силах я забыть, как радуется мир,
Когда она, накинув шаль, выходит из дверей.
В ней нежность спорит с красотой, – о, ты погиб, Русва,
Ничто не сможет облегчить тоску любви твоей.
Присутствующие воздали подобающую хвалу каждому стиху. Я наклонил голову в знак благодарности. Потом прочитал газель Мирзы-сахиба.
Следующим выступил один приезжий поэт по имени Мазхарул-хак, который случайно попал в наше общество. Он прочитал такое стихотворение:
Мушаиры обычно у нас проходят так,
Как вам сейчас расскажет в стихах один чудак.
Над праздником газелей смеется он порой,
Над эхом нежных трелей смеется он порой.
Учтивостью опасной не очень тешит он,
Но и в хуле напрасной не очень грешен он.
Там не конец ли света, помилуй нас аллах?
Да нет, парад поэтов, помилуй нас аллах!
Там шествуют порты в венках своих стихов,
И каждый за собою ведет толпу льстецов.
Кто видел, чтоб властитель без подданных гулял?
Его сопровождает орава подпевал.
Газели он, как знамя, несет перед собой,
И войско подхалимов за ним стремится в бой,
Идти на бой со свитой ему прямой расчет, —
Иначе, кто на свете хвалу ему споет?
Один в слепом восторге весь корчится: «Вах-вах!»
Другой до боли в горле вопит: «Велик аллах!»
«Прекрасная манера! – один в толпе поет. —
Ах, рифмы, словно жемчуг, а стиль – не стиль, а мед!»
Иной хвалебно блеет: «Ну что сказать, друзья?
Ведь лучше не сумеет никто сказать, друзья!
Ах, он непревзойденный певец в кругу певцов,
Он всех пленил узором и музыкой стихов!
Ах, он среди поэтов единственный такой,
Ах, он Мирзу и Мира [16]давно затмил собой!
Их жалкие творенья – всего лишь звук пустой,
Возможно ли равнять их с такою красотой!
Их рифмы, их редифы, их стиль – и смех и грех,
Клянусь самим аллахом, он в мире лучше всех!
Он нежный и могучий – тому свидетель бог,
Он лучший среди лучших – тому свидетель бог!
Цветник его газелей – волшебный дар небес,
Ах, это не газели, а чудо из чудес!
За каждым нежным словом найдешь глубокий смысл,
За каждым бейтом [17]новым найдешь глубокий смысл.
Ну кто из вас посмеет стихи читать при нем?
Ну кто из вас посмеет газель слагать при нем?
Ах, стиль его творений – благоуханный сад,
Ковер его сравнений – благоуханный сад.
Вопрос решен бесспорно, вопрос давно решен,
Он, только он великий, великий – только он.
И так, и сяк, и этак – во всем он лучше всех,
Он первый из поэтов – во всем он лучше всех.
Ах, он себе, конечно, цены не знает сам,
А вы у нас спросите, мы все расскажем вам!
Ах, он вдали от мира витает в облаках,
Вся лирика отныне живет в его стихах!
Когда и где средь смертных творил такой поэт?
В веках таких не знали, да и сейчас их нет!»
Так обольют поэта хвалой своей они,
Что даже стих утопят в потоках болтовни.
Восторг их лишь досаду способен пробудить,
Поэта лишь унизит их мелочная прыть.
Ему бы постыдиться, а он безмерно рад
И с жадностью вдыхает хвалы нелепой чад.
Едва он рот откроет, восторг у них готов —
Все шапки вверх швыряют, не слушая стихов.
А если кто их песням в толпе не подпоет,
То ревностная свита пускает палки в ход,
Чему тут удивляться? – бывало так не раз,
И даже перепало и кой-кому из нас.
Поэты церемонно плетут гирлянды строк,
Сгибаются в поклонах и тянут каждый слог.
На вид они спокойны, но только посмотри,
Как чванство незаметно грызет их изнутри,
Как отданы их души гордыне в кабалу
И как они без меры себе поют хвалу,
Сомнения любые зальют потоком слов,
На дерзкие вопросы ответ у них готов:
«Сравненья нам послушны и рифмы служат нам,
Мы славу заслужили и рады похвалам!»
О, как они красивы, – помилуй их аллах!
О, как они спесивы, – помилуй их аллах!
О, как они капризны, о, как они тонки, —
Изящные поэты, газелей знатоки!
Ни искренность, ни правда для лести не нужна,
А если нет в ней правды, какая ей цена?
Никто у них не спросит, к чему им этот вой,
Никто из них не скажет, в чем соль хвалы пустой,
Какая в лести сила? Какой в обмане прок?
Нет, я готов открыто принять любой упрек,
Я к искренним советам прислушаться готов,
Я сам найду дорогу сквозь путаницу слов.
Мне некого бояться, мне правда не страшна,
Я в лести не нуждаюсь, мне истина нужна.
Не по душе мне горы безмерной похвалы,
Я не терплю позора безмерной похвалы,
Не нравятся мне нравы поэтов и певцов,
Не нравятся мне нравы изысканных творцов.
И если для поэта другой дороги нет,
Готов я отказаться от звания «поэт».
Читать дальше