Валентин Пикуль - Ступай и не греши

Летом 1891 года Александр Довнар, уже готовый к отъезду, завел как бы случайный разговор о том, что денег, вырученных от продажи мебели, наверное, будет все-таки маловато для проживания в столице империи, где все стоит дорого.

— Один бы я выжил, но ведь нас будет двое… На двоих не разгуляешься! Ты бы, дорогая, оставила свою скромность и попросила бы у Кандинского денег побольше. А?

Ольга Палем испытала неловкое смущение:

— Побойся бога, Сашка! Он и так много для меня сделал. Если бы не Кандинский, у меня не было бы даже чашки, чтобы воды напиться… Не проще ли тебе самому снять часть вклада со своих капиталов в банке?

Довнар, стоя перед зеркалом, расправлял свой пробор на голове, и он даже обозлился от подобного совета:

— Но тебе ведь известно, что деньги положены в рост под проценты. Если я сниму со своего счета хоть малую толику, я лишусь прибыли. А тогда разрушатся все мои финансовые комбинации… Я лучше тебя знаю, что можно, а что нельзя!

Довнар уехал в начале лета, чтобы поспеть к осенним экзаменам, чтобы проштудировать забытую химию и воскресить в голове латынь, плохо памятную с гимназии. Свет померк в глазах Ольги Палем, и вечером того дня, даже не стыдясь, она горько плакала на жарком и потном плече Дуни Шкваркиной.

— И-и-и-и, — сказала та в утешение, — из-за такого-то прынца да эдак-то убиваться? Господь с вами, барышня. Стоят ли все кавалеры на свете единой бабьей слезинки? Да я бы нонеча на вашем-то положении шляпку — фик-фок на левый бок, зонтик в ручку да прошлась бы разок до Ришелье…

— Ах, Дуня-Дунька! Любила ли ты когда?

— Да у меня и своих забот хватает, зато сплю спокойно — не как вы, сердешная. Опосля вас все простыни в жгут перекручены, будто сам бес на вас нападал. А у меня, безгрешной, простынька-то гладенькая, хоть кого зови — любоваться…

Ольга Палем тихой скромницей затаилась в своей квартире, трепетно ожидая вихря телеграмм, зовущих ее, ожидая и бурного потока писем, ласкающих ее. Ни того, ни другого не было, Довнар молчал, будто ее более не существовало, и при встречах с мадам Довнар она стыдливо спрашивала:

— Сашенька пишет ли?

— Конечно. Или не мать я ему?

— А мне он ничего не просил передать?

— Нет, милая. Сообщает о своих делах, крайне недовольный климатом Петербурга… как-то и вас помянул.

Ольга Палем вытянулась в ожидании хоть приветика.

— Сашенька писал, мол, это просто замечательно, что Ольга Васильевна осталась в Одессе, иначе в сыром и промозглом климате Петербурга ей могла бы грозить чахотка… А как поживает господин Кандинский? — с ехидным умыслом спросила Довнар. — Вы не собираетесь к нему возвратиться?..

Ольга Палем поняла, что промедление гибельно.

Она сразу рассчиталась с Дуней Шкваркиной, быстро разорила свое уютное гнездышко, все распродав, но за обстановку квартиры выручила всего лишь 1400 рублей. Собираясь в дальнюю дорогу, она заглянула в контору Кандинского, чтобы проститься с ним. Он поцеловал ее в лоб и сказал:

— Деточка, сразу по приезде сообщи мне питерский адрес. И не сердись, если я стану присылать тебе некоторую сумму. Ежемесячно — как стипендию. Об одном молю — береги здоровье и не забывай расписываться в квитанциях о получении денег…

(Довнар упал в моих глазах, но зато Кандинский начинает вырастать в моих глазах — как добрый человек.)

— Спасибо, — благодарила его Палем, — я никогда этого не забуду. Наверное, я плохо ценила вас раньше.

Василий Васильевич по-хорошему обнял ее, как дочку:

— Стоит ли нам ворошить прошлое? Все мы не ангелы. Но я старею, а ты… молодеешь. Дай-то бог тебе счастья…

С этим они и расстались. Быстро расшвыряв нужное и ненужное, с тоскою оглядев пустые стены квартиры, Ольга Палем налегке собралась в дорогу. Извозчик уже поджидал ее на улице, чтобы отвезти до вокзала, когда Ольга Палем зашла к мадам Довнар, желая попрощаться с нею и ее детьми.

Александра Михайловна рассталась с ней сухо:

— Все-таки решили ехать? Смелая женщина. Но, думаю, мой Сашенька будет вам рад. Только помните, что вы южанка, а петербургский климат таит немало опасностей…

Она опаздывала к поезду, ибо пролетку задержало на улице долгое и муторное прохождение колонны арестантов, под конвоем следующих до Карантинной гавани, чтобы отплыть на сахалинскую каторгу. Ольга Палем с волнением посматривала на свои часики, висевшие на груди в форме золотого брелока, и краем глаза видела, как по рукам арестантов гуляет бутылка с водкой, а какой-то молодой ухарь в мятой бескозырке набекрень даже проплясал перед нею: