Сергей Мстиславский: Накануне

Отречение? Затвор? Отвод глаз! Все осталось как было — ни черточки малой не изменилось в пышном укладе Императорского Большого Двора: та же безумная роскошь, та же толпа раззолоченных тунеядцев, — словно в этой, среди парков залегшей дворцовой громаде не прозвучало и дальнего даже отклика революционной бури, прошедшей страну из конца в конец.

Лица офицеров, шедших с рыжебородым, были угрюмы. На секунду он почувствовал себя пленником. Это заставило остановиться.

— Господин комендант, — обратился он к Коцебу. — Поскольку вывоз арестованных в крепость оказался излишним ввиду возможности обеспечить и здесь надежный надзор, объявите сегодня же служащим дворца, что с переводом арестантов на тюремный режим штаты дворца упраздняются. Останется только персонал, необходимый для уборки помещений. При сдаче должности коменданту, который сегодня же будет назначен Советом, вы доложите об исполнении приказа.

Бесшумно ступая мягкими подошвами полусапожек, побежали вверх, по застланным ковром ступеням, лакеи внутренних покоев. Комендант, сутулясь, вздрагивая жирными ляжками, повел вслед за ними особо медлительно, нарочно, наверно, замедляя шаг, чтобы дать время «там» изготовиться к встрече, — по лестнице, во второй этаж, и влево, анфиладою комнат. Залы, гостиные, банкетные, «угловые». У каждой двери — то недвижными, то небрежными парами — лакеи: в особой для каждой залы, комнаты каждой лакейской форме…

Где кабинет? Надо будет взять бумаги… Или попросту опечатать?

На ходу рыжебородый посмотрел на часы: еще пятнадцать минут до срока, — он успеет позвонить Мартьянову на вокзал, что все сошло как нельзя лучше.

В коридоре-галерее, перекрытой стеклом, увешанной сплошь, по стенам, картинами, стояли, дожидаясь, трое штатских. Батальонный, поравнявшись с рыжебородым, предупредил шепотом:

— Любимые приближенные их величеств: князь Долгорукий, граф Апраксин, состоящий при государыне, — тот, что вправо стоит, молодой… Графа Бенкендорфа вы уже видели.

Обменялись полупоклонами. Придворные посторонились. Рыжебородый стал посреди коридора.

В полутора десятках шагов — перекресток: второй коридор. По условленному для «предъявления» порядку по этому коридору, мимо комиссара, должен пройти бывший император. Как арестант на поверке.

Бенкендорф не сводил глаз с черной рукояти браунинга, торчком из кармана тулупа. Рыжебородый понял. Внизу, еще в помещении караула, когда он вошел с солдатами в дежурную комнату, к офицерам, какой-то не в меру нервный поручик трагически умолял его отказаться от замысла цареубийства. Поэт-семеновец был, очевидно, прав: все так понимают. И царедворцы, очевидно, ждут такого же «акта». У старика гофмаршала нелепо и жалко трясутся зелено-белые, в растопырки, бакенбарды, у молодого на неподвижных, восковых, словно мертвых висках — круглыми каплями пот. Рыжебородый засунул обе руки за широкий поясной ремень: пусть успокоятся.

Где-то в стороне певуче щелкнул дверной замок. Бенкендорф оправил бакенбарды. Долгорукий, на шаг отступив, дал незаметный знак офицерам. Один из офицеров и рунд, зажав дыхание, неслышно вынули револьверы, ближе придвинулись к комиссару. Только руку поднять — в упор. Если он потянется к рукояти…

Комиссар переставил ногу, — резко в тишине замершего дворца, стукнула шпора. И тотчас на этот стук отозвалось за поворотом тихое и прерывистое перезванивание других шпор: кто-то шел неровным, вздрагивающим шагом.

Дула за спиной комиссара шевельнулись. Но руки рыжебородого по-прежнему за ременным широким поясам. Он стоит неподвижно. Шаги близятся.

Николай вышел из-за поворота. Остановился, потер ладони, словно умывая их под рукомойником (всегдашний, "всему миру известный", «императорский» жест), дернул шеей и шагом небрежным, вразвалку, направился к комиссару. Рыжебородый видел — все ближе и ближе — чуть-чуть вперед наклоненное лицо, одутловатое, с набухшими воспаленными веками, тяжелою рамою окаймлявшими тусклые, кровяною сеткой прожилок передернутые глаза. Николай подходил, топая каблуками по паркету. Казалось, он сейчас заговорит. Была мертвая тишина.

— Налево кругом, — негромко скомандовал рыжебородый и глубже засунул руки за ремень.

Застылый, желтый, как у усталого, затравленного волка, взгляд императора вспыхнул: в глубине зрачков словно огнем полыхнула, растопив свинцовое безразличие их, яркая, смертельная злоба. Придворные вздрогнули, как один. За спиной рыжебородый слышал прерывистое хриплое дыхание офицеров. Николай переступил с ноги на ногу на месте, круто повернул и быстро пошел назад, цепляя шпору за шпору, дергая плечом и шеей.