Сергей Мстиславский: Накануне

"На улицу? — задохся от волнения Ефимов. — Это что ж будет? К чему зовет?"

А Сосипатр продолжал. В цехе тихо стало совсем: никто не шаркнет, не кашлянет.

— На улицу надо выходить, товарищи. В уличных выступлениях соединяться — по районам, по заставам, по всему рабочему городу. Рабочих в Питере — четыреста тысяч. Одних нас, металлистов, без малого тысяч сто шестьдесят… И вся беда в том, что мы еще — вроссыпь, без единства живем… А если мы соединимся, — такая сила будет, товарищи! Прямо скажу необоримая сила. Начнем выступать вместе в общих демонстрациях, под общим кличем, — каждый эту силу почувствует и поймет… И поймет, что одна у рабочих дорога и борьба одна, — и в каждом из нас от этого силы вдесятеро прибавится. Вот с девятого, я предлагаю, так и начнем.

Голос чей-то перебил тонким вскриком:

— На расстрел зовешь? Как в пятом году было.

Ефимов хихикнул тихонечко:

— Гришка старается… Ах, и мастак же, стерва… А ну-кася, Сосипатр, вывернись… Что это… Смеется, никак…

Сосипатр смеялся действительно. И голос — еще звонче.

— Нашел чем пугать. Безусловно, правительство войска выставит. Встретимся… Но нынче, я скажу, солдат не тот, что до войны. И в пятом году не каждая винтовка стреляла, а сейчас… На массовки, у нас же, в лесу, за Айвазом, мало ходит солдат?.. Солдату от войны — еще круче нашего… Нам только б сойтись, только бы встретиться, только б дошло до них правильно, чего мы, рабочие, хотим, за что боремся… В казарму, как в тюрьму, не пробраться живому слову, а на улице рта не зажмешь: услышат! А услышат — побратаемся живо.

— А не побратаемся — сомнем к черту, дьяволу, — задорно отозвался голос, и Ефимов за слуховым ходом своим без ошибки отметил: Никита, первый на заводе гармонист и забияка. — В пятом рабочих поп-провокатор вел аллилуйя, а нынче…

Дальше Ефимов не смог дослушать. В дверь постучали тем особо осторожным, вкрадчивым стуком, каким никогда не стучат рабочие; да и некому из рабочих стучать — все на летучке. Мастер отпер торопливо. И в самом деле; рассыльный из конторы.

Директор спешно требует господина Ефимова.

В кабинете директора с порога еще увидел Ефимов серебряные жандармские, с красной просветиной, погоны и знакомого толстого пристава. Пристав кивнул ласково и сказал, наклоняясь к сидевшему рядом усатому ротмистру:

— Вот-с, он самый: мастер Ефимов.

Жандарм подщелкнул шпорой, по-прежнему сидя вразвалку, протянул руку. Ефимов с почтением пожал мягкую ротмистрскую ладонь: в эдакое смутное время нет человеку полезней протекции, как жандармская.

Жандарм спросил, поигрывая серебяным пузатеньким наконечником аксельбанта:

— Разрешите осведомиться, уважаемый… как имя-отчество? Петр Семенович? Ваш цех на заводе — самый беспокойный по сообщению господина директора…

Он наклонился в сторону письменного стола, за которым сидел директор-распорядитель, и директор, поспешно наклонясь навстречу жандармскому кивку, подтвердил тенорком:

— Так точно. Можно сказать без преувеличения: руководящий цех.

— Так вот, уважаемый Петр Семенович, будьте добры указать, кто у вас там… главный заводчик смуты, — заглавный, так сказать, оратор-организатор.

Сосипатр? Так теперь надо сказать! Но язык не повернулся. У мастера даже в виски стукнуло. С чего это… не сказалось. Потому что лучший работник в цехе? Или потому что первый раз? Сказалось сразу другое, уже привычное имя:

— Покшишевский.

Жандарм кивнул равнодушно:

— Имеем сведения. Проходит у нас по списку социалистов-революционеров. Звание вроде как динамитное, однако сейчас, как изволите знать, динамитчики эти за войну до победного конца. Со всеми здравомыслящими верноподданными. Черт с ним, пусть пока бродит… Нет, вы мне такого назовите, что против войны: это признак вернейший.

На этот раз имя сказалось легко:

— Сосипатр Беклемишев.

— Как? — расхохотался ротмистр. — Беклемишев? Вот анекдот! Знаменитому адмиралу однофамилец?

— Знаменитому? — спросил любопытно директор. — Простите… Не приходилось слышать. Чем именно знаменит?

— Помилуйте, — пояснил с готовностью ротмистр. — Любимец его величества: чин за чином, орден за орденом так и хватает! Умнейшая голова — нашел ход. Он, знаете, когда на доклад к государю приезжает, испросит разрешения пройти в апартаменты августейших детей, залезет под стол во всей парадной форме — представляете себе: мундир, шитье, эполеты, сабля, ордена во всю грудь — и лает оттуда по-собачьи, арти-ети-чески лает! Ну, натурально, все от смеху — в лоск! А известно, кто умеет насмешить, тех больше всяких других любят. На этом его карьера пошла… Так Беклемишев, вы говорите… Он какой масти?