Сергей Мстиславский - Накануне

Прапорщик испуганно взметнул пальцы к папахе, отдавая честь: в автомобиле поднялся с кожаного, истертого сиденья плечистый и молодой, очень толстый, с большими оттопыренными ушами генерал.

— Что такое у вас тут творится, прапорщик?

Дежурный, скороговоркою, стараясь не глядеть в генеральские строгие глаза, доложил: агенты охранного отделения вели арестованного рабочего. Один из них на вопрос солдата, куда ведут, ударил…

Генеральские брови сдвинулись. Голос прошел по поляне раскатом.

— Ударил солдата? Мать его!

Глаза прапорщика стали востерженными. Он докончил бодро, выпячивая впалую грудь, влюбленно глядя на генерала:

— Так точно. И вынул револьвер. Хотел стрелять. Но солдаты не дали. Набежали, и кто-то…

— Поделом! — отрезал генерал, еще гуще хмурясь. — Поднять руку на солдата… на защитника отечества… на священное воинское звание посягнуть!.. Собаке собачья и смерть! Правильно говорю, орлы?

Он повел взглядом вкруг по тысячной солдатской толпе, и толпа взревела, радостно и дружно:

— Так точно, ваше превосходительство.

Генерал оглянул, брезгливо кривя губы, труп.

— Дайте знать в полицию, пусть забирают… И никаких чтобы там… протоколов. А где остальные?

Прапорщик заморгал, и лицо стало испуганным.

— Уб… убежали, ваше превосходительство. Еще до происшествия.

— И преступник? — генерал поморщился. — А вы чего же зевали… Внутренний враг — еще хуже немца… Язва отечества…

— Он же… в гражданском был… как и те… — запинаясь и отводя глаза, ответил прапорщик. — В общем волнении… не разобрать было… Как все побежали…

Генеральский глаз скользнул неодобрительно по морщинистому бледному прапорщичьему лицу, по университетскому значку на мундире.

— Вы так полагаете? — голос прозвучал растяжисто и сухо. — А впрочем, пес с ним… Он от своего не уйдет… Словят.

Генерал тронул за плечо шофера. Тот дал гудок. Солдаты посторонились. Прапорщик лихо отдал честь.

— Виноват, ваше превосходительство. Как прикажете доложить…

Генерал не дал докончить: он понял.

— Генерал Крымов, начальник Уссурийской конной. Я, впрочем, для верности сам позвоню командиру полка… которого? Сто восемьдесят первого?.. До свиданья, братцы… Скоро свидимся? На святках погуляете, баб пощупаете — и с божьим благословением на фронт. Вместе немцев бить будем, орлы!

Он откозырял огромной, толстой рукой. Машина двинулась, набирая ход. Унтер-офицер вздохнул облегченно и обратился к прапорщику, смотревшему вслед удаляющейся машине затуманенными, озабоченными глазами: сам позвонит… А черт его знает, о чем он позвонит.

Унтер сказал весело:

— Вот… во благовремение начальство бог привел. От цыган из Старой Деревни ехал, не иначе… А представительный какой генерал: ровно слон.

Автомобиль — военный, дорожный, открытый — вынесся на Сергиевскую.

— Семнадцатый номер, Карпенко.

Солдат-шофер особо осторожно затормозил машину у широкого, в огромных зеркальных стеклах, подъезда. Живут же люди! Это тебе не то, что по десять человек на грязных нарах вповалку валяться, как ему приходилось в рабочей казарме, до призыва. Да и сейчас не легче.

Швейцар выскочил, придержал дверь, галунная фуражка на отлет. Крымов вылез, досадливо и брезгливо морщась, стал подниматься по застланной красным мягким ковром лестнице.

Входить было неприятно. Если бы не приказ генерала Алексеева, Михаила Васильевича, начальника штаба верховного главнокомандующего, — секретный, особого доверия приказ, — он ни за что бы не пошел на это — извините за выражение — совещание. Уже потому, что секретные дела надо делать, а не разговаривать о них. Тем паче — в большом сборище. Алексеев, конечно, прав в том смысле, что без "гражданских политиков" в этом деле не обойтись, но, по его, Крымова, мнению, правильнее было бы попросту сделать сначала, а потом приказать штатским, что им, собственно, полагается в дальнейшем исполнить. А то, изволите видеть, «уславливаться».

Прихожая завешена вся цветными, тончайшего плетения рогожками… Картины крестьянского быта: мужики на пашне, стадо у речки, пляски… Здорово сделано, вроде как на лукутинских табакерках.

Генерал, залюбовавшись, задержался у рогож. Так застал его вышедший навстречу по торопливому лакейскому докладу хозяин — отставной гвардии полковник Свечин.

— Одобряете? Действительно, шик. С кустарной выставки. Первая премия. Мужицкий гобелен, так сказать. Черт их знает! Ведь, честное слово, такой работы не постыдился бы Леблок и Миньяр. А эти — на кислой капусте, луком рыгают, шапошники… Милости просим… Наши в сборе.