Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Наблюдая за собравшимися, Сталин с группой приближенных остановился в конце стола, и разноголосый шум сразу же прекратился, все головы повернулись в их сторону, а они стояли и разговаривали о военном параде, о том, какие воинские части как прошли, как смотрелись танки и артиллерия, другая боевая техника, и стоящий рядом Буденный все подбивал и подбивал свои пышные фельдфебельские усы, ожидая, когда речь зайдет о кавалерии, потому что был абсолютно уверен: и в будущей войне без кавалерии не обойтись, потому что ей не нужен бензин и запчасти, а только хорошая выучка бойцов и умение разрубить человека шашкой на всем скаку от плеча до пояса.

И едва появилась в разговоре Сталина с Молотовым пауза, тут же вклинился и стал рассказывать, как его конники во время учений настигают на ходу танки, если те движутся по пересеченной местности, вскакивают с седла на броню закрывают смотровые щели бурками или брезентом — и все: был танк и нету.

И расхохотался, донельзя довольный, считая, что посрамил в глазах Хозяина всю эту хваленую технику, а уж если дело дойдет до драки, так его конники могут показать и не такое.

Сталин лишь усмехнулся в усы и испытующе глянул на Ворошилова, но тот в спор вступать не стал: был и поумней Буденного, и понимал, что не время и не место для таких споров. Тем более что за его спиной стояла целая гвардия военачальников и военных теоретиков, которые думали иначе, и с их помощью он, наркомвоенмор, сумеет убедить Сталина в преимуществах техники над кавалерией, хотя, разумеется, списывать ее, действительно, еще рано, да и новую технику создавать пока не из чего и негде: заводы еще строятся, а конструктора наконструировали уже столько всего во всех областях, что полжизни не хватит во всем разобраться.

Едва оборвался смех, Сталин будто потерял интерес к своим товарищам. Он отвернулся от них, шагнул к столу. Услужливый Каганович выдвинул стул, Сталин сел на него, поправил брюки на коленях, оглядел длинный стол, уставленный бутылками, вазами с фруктами, огромными блюдами со всякой снедью, украшенный цветами.

Вспомнил слова жены о том, что в Москве много беженцев из голодающих областей Украины, вспомнил как факт, обвиняющий его в неправильной, недальновидной политике, ведущей не только к обнищанию крестьянства, но и к полному краху всего задуманного, — и тут же опять со дна души поднялось раздражение и против жены, и против тех, кто искажает его политику на местах, доводя до абсурда всякое решение Политбюро, так что приходится вмешиваться и останавливать не в меру ретивых исполнителей, хотя и понимал, что дело не только в ретивости, но и некомпетентности многих из них, что, наконец, тяжелая и неповоротливая масса российского крестьянства, выведенная из равновесия коллективизацией и раскулачиванием, пришла в движение, и ее, как горную лавину, уже ничем не остановишь, пока она не завершит свой саморазрушительный бег. Так было в годы гражданской войны, повторяется и сегодня, потому что это тоже война, хотя стреляют на этой войне значительно реже. А на войне, как на войне…

Молотов, на правах хозяина стола, поднялся с бокалом вина, подождал тишины, заговорил о том, что вот они только что вернулись с Красной площади, с празднования пятнадцатой годовщины Октября, что все, что прошло и проехало перед их глазами, явилось неопровержимым доказательством правильности политики партии в области индустриализации и коллективизации, что без решительных мер мы давно бы погрязли в долгах у мировой буржуазии, потеряв таким образом не только завоевания Октября, но и государственную самостоятельность, что это было бы на руку не только мировому империализму, но и его прислужникам внутри страны и даже внутри партии. Однако они, истинные ленинцы, этого не допустили и не допустят и никому не позволят повернуть вспять социалистическое строительство, с какими бы трудностями оно ни осуществлялось на практике, какие бы препятствия ни приходилось преодолевать.

— За партию, за ее ленинскую политику, за рабочий класс и колхозное крестьянство, за торжество социализма во всем мире! — здравицей закончил Молотов свою короткую речь.

Все встали, прогремело ура, зазвенели бокалы, зазвучали шумные слова одобрения, люди пили и поглядывали на Сталина.

Сталин тоже выпил свой бокал и пока пил, успел заметить, что жена его не пьет, бокал подняла и поставила на стол нетронутым, при этом передернула плечами так, будто все, что сказал Молотов, есть самая настоящая чепуха, если не хуже.