Ивлин Во - Елена

Но, пусть и чужой, он вечер за вечером проводил наедине с ней и, все еще потрясенный тем, что произошло в Риме, подолгу ей об этом рассказывал.

— Этого триумфа я никогда не забуду — я ничего такого и представить себе не мог.

— И слоны были?

— Двадцать штук и четыре тигра. Колесницу Аврелиана везла четверка благородных оленей; там были еще страусы, жирафы и какие-то звери, которым нет имени, которых никто до тех пор не видел. Зенобия один раз даже упала на четвереньки под тяжестью драгоценностей... Тетрик в своих галльских штанах горчичного цвета выглядел таким довольным, словно это его собственный триумф... Тысяча шестьсот гладиаторов! Ты ничего подобного не видала.

— Нет, не видала, — согласилась Елена.

— Нас принимали каждый вечер. Все самые важные сенаторы открыли для нас свои дворцы. Странные люди. Один, например, собирает коллекцию механических игрушек, которые в Персии делают для гаремов. И говорят — половину не поймешь. Временами мне казалось, что они считают нас чем-то вроде этих диких зверей из триумфальной процессии. Но обеды они для нас устраивали потрясающие. Каждое блюдо приготовлено так, чтобы оно стало не похоже само на себя: куропатки из сахара, персики из марципана — никогда не догадаешься, что ешь. А какой огромный город! Когда стоишь на каком-нибудь из холмов и смотришь вокруг, до самого горизонта видны одни только крыши. Целые кварталы домов в шесть и семь этажей — и редко когда встретишь настоящего италийца, зато сколько угодно всех остальных, любого цвета и любой расы, какие только есть на свете. Можешь мне поверить, мои люди были просто потрясены.

И в конце концов разговор неизменно заходил о том, что Констанция на самом деле интересовало больше всего, — о его карьере.

— Весь первый месяц я Аврелиана почти не видел. Он все время был с Пробом [15]— это там новая фигура, он удачно воевал на Востоке. Я уже начал думать, что он меня избегает. Потом, после триумфа, император вызвал меня, и у нас состоялся долгий разговор. Все будет хорошо. Он великий человек — второй Траян. Начал он с того, что перечислил все доводы против: и сенат недоволен, считает, будто мы, иллирийцы, слишком много на себя берем, и армия на Востоке меня не знает и так далее. Я решил — вот сейчас он объявит, что передумал. А потом Аврелиан сказал: «Я все это говорю для того, чтобы показать, какая трудная работа тебе предстоит». И больше ничего, но все это было сказано, как прежде, — спокойно и по-дружески. Он уже подготовил прокламацию о моем назначении и еще одну, где объявлял христиан вне закона. Но тут — надо же такому случиться! — в его сад ударила молния. Есть у него такая странность — он верит во все приметы. Он созвал множество предсказателей, чтобы с ними посоветоваться, и не подписывал никаких бумаг. И тут произошел тот ужасный мятеж в городе. После этого он неожиданно решил отправиться в Персию. Сказал, что хочет заполучить обратно тело Валериана, но, по-моему, он просто боится войска. Он хочет постоянно держать его в походе, в деле, чтобы солдатам было не до мятежей. Я надеялся, что он возьмет меня с собой. Снова и снова пытался с ним увидеться. Потом, перед самым своим отъездом, он прислал мне письмо. Там говорилось, что я должен вернуться в Нисс, что могу не беспокоиться, он про меня не забыл, надо только еще подождать, и на этот раз — не так уж долго.

Но Божественный Аврелиан больше не вернулся. Едва успев отправиться в путь, он был убит своими приближенными на берегах Босфора. Весть об этом очень скоро дошла до Нисса и была встречена здесь такими всеобщими и горькими стенаниями, словно речь шла о близком родственнике. Констанций был ошеломлен и ничего не предпринимал. Вся армия на некоторое время впала в растерянность. Ни один из полководцев не решался предложить себя в императоры. Шел месяц за месяцем, а империя оставалась без верховного властителя. Наконец сенат назначил императором одного из своих членов — пожилого, знатного и ничем не запятнанного. Против такого решения не возражал никто, кроме его самого: он прекрасно знал, что это означает.

Прошло еще несколько месяцев, и на троне снова оказался иллириец. На сей раз это был Проб. Констанций безропотно служил ему и поднялся еще на одну скромную ступеньку в своей карьере — стал правителем Далмации. А его соперники — Кар, Диоклетиан, Максимиан, Галерий — в это время завистливой толпой теснились вокруг средоточия высшей власти.

Когда они отправились в Далмацию, Константину только что исполнилось три года; иногда он по целому часу ехал с Еленой верхом, сидя на седле впереди нее, а остальное время его везли на вьючной лошади, закутанным в меха, в корзине, специально для него сплетенной. Он подолгу спал, редко выражал недовольство и разглядывал все окружающее с молчаливым интересом. Из-за того, что в горах уже лежал снег, они ехали кружным путем — вверх по Дунаю, вдоль Савы и через северный, не такой крутой перевал. На краю высокого, со всех сторон окруженного горами плоскогорья караван перестроился: с громоздких армейских повозок багаж перегрузили на легкие местные двуколки с высокими колесами, были наняты новые проводники и разведчики, а местные воины посланы вперед, чтобы расчищать дорогу.