Феликс Дан: Схватка за Рим

Он встал, взял ее за руку и повел к двери. Рустициана молча поклонилась Сильверию и вышла. Цетег возвратился на свое место.

– Странная женщина! – заговорил Сильверий.

– Ничего странного. Она думает, что загладит свою вину перед мужем, если отомстит за него. Но займемся делом.

Сильверий вынул из шкафа большую кипу разных счетов и документов.

– Нет, святой отец, денежными делами займись уж сам, я их не люблю. Я просмотрю другие дела.

И оба погрузились в письма и счета. Долго, много часов просидели они за работой. Сильверий сильно устал, на лице же Цетега не заметно было ни малейшего следа утомления. Священник с удивлением и завистью посмотрел на него.

Цетег почувствовал взгляд, понял его и ответил:

– Привычка, мой друг, сильные нервы и… – тут он улыбнулся, – чистая совесть. Это главное.

– Нет, не шути, Цетег, ты для меня загадка. Я совершенно не понимаю тебя. Вот, возьмем любого из членов нашего союза. О каждом я безошибочно скажу, что собственно побудило его вступить в союз: Лициния – горячий, молодой задор, Сцеволу – чувство правды, меня и других священников – ревность о славе Божьей.

– Ну, конечно, – подтвердил Цетег, отпивая из бокала.

– Иных тщеславие, – продолжал Сильверий, – других надежда отомстить во время борьбы своим личным врагам. Но что побуждает тебя – я решительно не могу понять.

– И это тебе досадно, не правда ли? Потому что только зная мотивы наших поступков, можно управлять нами. Но в этом случае я не могу помочь тебе: я и сам себя не понимаю. Положим, я не люблю готов, – мне противны их здоровые, румяные лица, их широкие, светлые бороды, цельность их характеров, безумное геройство. Да, они противны мне, и мне неприятно, что они властвуют в стране с таким прошлым, в Риме.

– Что готы должны быть изгнаны отсюда, в этом я совершенно согласен с тобой. И я достигну этого. Потому что я хочу только освободить церковь от еретиков, которые не верят в божественность Христа. И тогда я надеюсь, что…

– Что римский епископ сделается главою всего христианского мира и вместе повелителем Италии, – прервал его Цетег. – И этим епископом Рима будет Сильверий.

Сильверий, пораженный, взглянул на него.

– Успокойся, друг Божий. Я умею хранить чужие тайны. Твои цели я давно уже понял, но никому не выдал их. А пока прощай. Звезды уже гаснут, а мои рабы должны утром найти меня в постели.

И, наскоро простившись с хозяином, Цетег вышел. Некоторое время шел он, глубоко задумавшись, по улицам города, наконец, остановился, глубоко вдохнул в себя свежий ночной воздух и проговорил вполголоса:

– Да, я – загадка: точно юноша, провожу ночи с заговорщиками, возвращаюсь домой на рассвете, точно влюбленный, а зачем?.. Но стоит ли думать об этом! Кто знает, зачем он дышит? Потому что должен. Так и я делаю то, что должен. Одно только я знаю: этот поп хочет быть и, вероятно, будет папой. Это хорошо. Но он не должен оставаться папой долго. А пока простите, мои мысли – не мысли, а скорее смутные мечты. Быть может, налетит буря с громом, молнией и уничтожит нас. Но вот начинает светать. Хорошо! Я принимаю это за добрый знак.

С этими словами он вошел в дом и, никого не разбудив, прошел в свою комнату. На мраморном столике подле постели лежало письмо с королевской печатью. Цетег быстро разрезал шнурок, связывавший две навощенные дощечки, и прочел:

«Цетегу Цезарию, председателю сената, сенатор Марк Аврелий Кассиодор.

Наш король и повелитель лежит при смерти. Его дочь и наследница Амаласунта хочет говорить с тобой до его кончины. Приезжай немедленно в Равенну. Тебе предложат самую важную государственную должность».

Точно тяжелая, черная туча, нависла над Равенной печальная весть: в громадном, роскошном дворце умирал великий король готов Теодорих из рода Амалунгов, имя которого еще при жизни его перешло в народные песни и сказания, герой своего столетия, который несколько десятков лет управлял отсюда судьбой всей Европы.

– И теперь врачи объявили, что он умирает.

Конечно, народ Равенны давно уже был подготовлен к тому, что таинственная болезнь их старого короля должна окончиться смертью, тем не менее, когда наступила эта решительная минута, все были поражены.

Чуть начало брезжить утро, из дворца один за другим поскакали гонцы во все наиболее знатные дома готов и римлян, и весь город сразу пришел в волнение: повсюду на улицах и площадях виднелись небольшие группы мужчин, которые делились последними сведениями из дворца. Из-за дверей выглядывали женщины и дети.